Братья

Быстро-быстро, словно меня ужалила пчела, я задом вылез из-под одеяла, открыл глаза и принялся хватать ртом воздух. Я бы рассмеялся оттого, что все еще жив, но кругом по-прежнему было темно, хоть глаз выколи, и у меня возникло ужасное чувство, что я живым перешагнул через грань обычной темноты и попал туда, куда попадают только мертвые. Я хотел было позвать братьев, но мрак уже проник в мои легкие, и все имена застряли у меня в горле. Меня окружали какие-то духи, я слышал, как они ухмыляются. Даже открыто смеются. Мне показалось, что на меня наступает дверь. И правда: по ее контурам пролегли три полоски света, и какое-то чудище напевало голосом нашей мамы. А потом дверь открылась.

– Я думала, вы все умерли, – сказала мама и с удивлением обвела взглядом комнату, в которой здесь и там сидели, стояли и висели братья.

Они все расхохотались до слез, и схватились за животики, и принялись тыкать пальцами в мою сторону, потому что больше не могли терпеть.

– Нет, нет, мы живы, – хотели они ответить маме хором, но от смеха у них не получилось.

– Почему вы тут сидите в темноте? – спросила мама.

Братья стали выдумывать ответ на мамин вопрос.

А я превратился в черепашку. Втянул голову в плечи и залез под одеяло, в темноту, чтобы умереть там от обиды и горя. Тому, кто захотел бы меня спасти, следовало спешить: в его распоряжении оставалось всего несколько минут.

Терпи

Мы видели, как Куммелинг приближается к нашему дому. Он тяжело навалился на руль своего велосипеда и ехал через мостик с трудом, виляя и покачиваясь. «Бедняга Куммелинг», – говорила всегда мама, потому что считала, что его скрючило от ревматизма.

А мы считали, что его перекосило от пьянства. Мы видели это по его лицу и чуяли по запаху. Он разговаривал предложениями вообще без глаголов, так что его никто не понимал, и постоянно чесался там, где чесалось. Под шапкой, или под одеждой, или в затылке, если о чем-то думал. Куммелинга все старались избегать, от встречи с ним во рту появлялся неприятный привкус.

Но ему повезло, у него был кролик. У него был единственный во всей округе кролик-самец, о котором было известно, что он отлично делает свое дело, да еще и с доставкой на дом. Все говорили, что имя кролика очень ему подходит: его звали Терпи.

За пользование кроликом Куммелинг спрашивал рюмку можжевеловой водки, а можно и две – это ведь ничто по сравнению с выводком крольчат, который появится на свет через месяц.

Когда Куммелинг еще издалека помахал нам рукой, мы принялись подталкивать друг друга в бок и во все горло кричать маме, чтобы она уже несла можжевеловую водку, а сами обогнули дом и побежали в сад за сараем, где были наши качели и песочница. Наделю назад папа поставил там же рядом буфет, в котором раньше хранился воскресный сервиз. Верх буфета папа обмазал варом, дверцы заменил окошками со стеклом, а в том отделении, где раньше стояла самая большая утятница, теперь сидела наша крольчиха на чистой соломе.

– По-моему, она догадывается, – сказал мой брат.

– Она догадывается, что́ сейчас будет, – сказал другой брат. – Гляди, как она смотрит.

Я не понял, что он такого увидел. По взгляду нашей крольчихи Веры я ничего не замечал. Глаза у нее были круглые, карие и милые, как всегда. Я не обнаружил в них никакой догадки или мечтательности, да и носик ее никакого желания не выражал.

Она сидела и ела солому.

И когда Куммелинг проехал на велосипеде по траве через весь сад до самых качелей, она продолжала сидеть, как сидела. Услышав, как Куммелинг ругнулся, потому что он чуть не упал с велосипеда, Вера приподняла уши и покрутила ими, но все равно продолжала жевать как ни в чем не бывало.

И только когда в корзине, привязанной к багажнику красной веревкой, началось бурное шевеление, Вера замерла и прекратила жевать. Носик у нее беспокойно задвигался, уши поднялись.

Нам стало за нее неловко. Ивовая корзина громко скрипела. Мы сразу догадались, что кролик своими когтищами может сломать ивовые прутья, и нам показалось, будто мы слышим его учащенное дыхание.

Мама, вышедшая из дома с бутылкой можжевеловой водки и рюмкой, спросила у Куммелинга, уверен ли он, что привез кролика, потому что с террасы ей показалось, что в корзине лев, ха-ха-ха, – такой он поднимает шум.

– Ха-ха-ха, лев! – сказали мы и отступили на шаг.

Куммелинг вынул из ивового кольца две палочки, крышка корзины мигом откинулась, и он одной рукой вытащил кролика. Держа его за шкирку, поднял у себя над головой.

– Терпи! – сказал он.

Кролик не шевелился, и мы увидели, какие у него сильные лапы и какие большие зубы, чтобы кусаться, если кто-нибудь протянет руку к его голове.

Куммелинг имел большой опыт. Он открыл дверцу буфета, бросил кролика в то отделение, где раньше стояла утятница, и снова закрыл дверцу.