Братья

— Ты всё спутал, глупенький, — укорила она. — Моего малыша забрали в котёл. Агрым, верно, теперь как ты, только гораздо красивее… Скажи, дитя, что здесь за место? Как я попала сюда?.. Я спрашивала, но глупая рабыня не хочет ответить… — И протянула тонкую руку. — Помоги, сынок, утром я хотела встать, а ноги разбило… Мне бы только выйти отсюда… Маленький Агрым, должно быть, ищет меня… он так плакал… он клялся…

Её ладонь была холодной и сухой, пожатие — бесплотным. И ноги, конечно, изменили больной отнюдь не сегодня.

— Добрый сын уже нашёл тебя, госпожа, — тихо проговорил Сквара. — Ты дома, государыня, тебе никуда не надо идти. Отдыхай, теперь всё хорошо.

Расслабленная, не слушая, пристально вглядывалась в его лицо.

— Твой выговор, дитя… Я слышала такой в детстве…

Ветер тихо и медленно вышел из-за перегородки.

Он прошептал:

— Мотушь…

Тут Сквара понял, к какому усилию готовил себя давно повзрослевший Агрым, но сразу забыл. Бессильные пальцы на его руке превратились в орлиные когти.

— Опять он! Погибель зломерзкая!.. — Женщина пыталась закричать, пыталась отползти прочь, едва ли не спрятаться за ковёр на стене. — Сыночек, спаси! Не подпускай его! Не подпускай!..

Волосы разметались по шитым подушкам, глаза стали совершенно безумными. Ветер дёрнул Сквару за шиворот. Тот кое-как высвободил руку, сунул служанке коробку — и следом за учителем выскочил в переднюю комнату. Страшные крики у них за спиной сменились беспомощным плачем и постепенно затихли.

Тогда Сквара посмотрел на Ветра и увидел мокрые дорожки у него на щеках.

Опёнок стоял столбом, всей шкурой ощущая на себе Шерёшкину вышиванку. Против пореза она неотвратимо подмокала кровяной пасокой: придётся застирывать. Вот, значит, что за тайна вверялась лишь самым ближним, доверенным ученикам и неболтливым служанкам. Вот ради кого месила пряное тесто злющая хромая бобылка. Вот почему страдальческой грустью звучал в древодельне сказ о больной матери и верном сыне. Может, если внимательно слушать под некоторыми дверьми прямо здесь, в Чёрной Пятери, тоже удалось бы разобрать запретные переборы?

— Учитель…

Ветер отнял руку от лица, вздохнул.

— Я старый дурак, — сказал он. — Я всё не теряю надежды, всё жду, может, когда-нибудь она вспомнит меня… Что тебе, соколёнок?

— Учитель… — Рассудком Сквара боялся ляпнуть не то, но язык, по обыкновению, нёсся вперёд, живя своей жизнью. — А за что Хотёна в ошейник?

Взгляд Ветра осязаемо упёрся во влажное пятно на рубашке. Что-либо скрывать от источника была пустая затея. Ветер усмехнулся:

— А за то, что нож потерял.

— Так я нашёл, — обрадовался Сквара. — Вот, я принёс…

— Ты дурак ещё хуже меня, — сказал Ветер. — Только молодой, может, успеется поумнеть. Хотён чаял похвалы и награды… и ради такой малости не постыдился пырнуть брата во имя Владычицы, с которым спина к спине должен стоять. Будь межеумок, угодил бы к столбу, старший — я вовсе за измену бы вздёрнул. Лихарь отстоял от нижней тюрьмы, пусть благодарит… — Тут его взгляд стал очень пристальным, он помолчал, добавил медленно, совсем другим голосом: — Я спешил порадовать мотушь и ещё не похвалил тебя, ученик. Сколь помню, ты до сих пор ни разу не жаловался и ни о чём не просил…

Сквара опустился на одно колено, даже не запомнив движения:

— Учитель, воля твоя… Ребята сказывают, Ознобишу на мирское услали… Утром только… Позволь, сани догоню? Он братейко мне… Хоть попрощаюсь как есть…

Ветер встал с кресла. Поднял ученика. Неторопливо обошёл, смерил взглядом… Они были почти одного роста, и парень сулил вытянуться ещё. Ветер взял его за плечи. Ненадолго притянул к себе, обнимая. Легонько оттолкнул.

— Беги, мой сын. Беги скорее.

Берег, над которым господствовала Чёрная Пятерь, был очень высоким и очень крутым. Отступившая вода ещё добавила ему величия, сделав совсем неприступным. Дорога, карабкавшаяся к воротам от давным-давно сожжённых причалов, лезла наверх локтями, петляла влево и вправо. Скваре показалось долго спускаться по ней, он бросился напрямки, как не отваживался даже Пороша. Выскочил внизу на санную полозновицу — и унёсся, растворившись в лиловой густеющей мгле.

Стень и котляр смотрели ему вслед, стоя на сторожевой башне.

— Люторад слёзницу прислал, — задумчиво проговорил Ветер. — Пишет, в след отца хочет, к нам на служение… А благочестный всё не пускает.

Лихарь встрепенулся, вновь подумал об украшении храма, о настоящих службах. Кто лучше сына восславит святую память отца!.. Он с надеждой спросил:

— И что ты ответил?

Ветер усмехнулся углом рта:

— А как тут ответишь. Святому старцу видней!

Темнота быстро поглощала опустевший залив. Где-то там, с каждым шагом удаляясь от крепости, летел сквозь ночь дикомыт.

— Думаешь, вернётся? — спросил Лихарь. — Не удерёт?

Котляр ответил как о несомненном:

— Вернётся.

Лихарь помедлил, но всё же сказал:

— Воля твоя, учитель… Ты дал ему увидеть мгновение своей уязвимости…

Ветер сложил руки на груди.

— Вот поэтому, — сказал он, — я в нём и уверен.