Братья

— Сделай милость, поведай нашему неразумию. Там что, волки-самоглоты стаями бродят или мороз трещит небывалый? Снег текучий с холмов сойти норовит?

— Огни горят… Острахиль-птица голосом кличет…

Едоки неловко переглянулись. Ответили честно:

— О тамошних погибелях, паренёк, нам толком неведомо. Мы туда не ходили, а кто ходил, не расскажет. Этот вот как-то выскочил, да лучше бы совсем не выскакивал.

Жестокой истине никто не стал возражать. Лыкаш пальцами разорвал половинку оладушка, бросил в плошку рабу. Тот жадно приник, зачавкал по-собачьи. А как ему ещё, если руки беспалые.

— Два яичка в моху, палка наверху, — похабничал пьяный Гузыня. — Что таково́? А глаза в ресницах и нос!

Гости досадливо морщились, но щунять не спешили. Детинушка был саженного росту, кулаки жернова. Осердится, в подпол сквозь половицы уронит.

— Девки в мыльне распалились, — орал Хвойка непотребную песню, — выбегали на мороз!..

Лыкаш спросил вполголоса:

— А если Путила… твоего… в то дальнее Пролётище послал? Седмицу велишь скамью здесь просиживать?

— Не велю.

— Так он…

— Он следопыт. Его чаемых гостей послали встречать. С утра жданных.

Лыкаш посмотрел на Цыплю, снова задремавшую на колене у Ворона. Ощутил некоторую ревность.

— Хорошавочкой поднимется, — сказал он спутнику. — Ленту в косу вплетёт, тогда, может, мне голову на плечико склонит.

Дикомыт усмехнулся:

— Не к тебе в поварню веду.

— А куда?..

Вопрошание повисло. Ворон забыл про товарища, прислушиваясь к разговору в сенях. Лыкаш тоже навострил уши. Путила кого-то громко бранил, в сердцах обзывал слепым, глухим и никчёмным. Виновный немовато оправдывался. Потом дверь отворилась. Чуть косолапя, вошёл неудачливый следопыт. Внёс кожух, пегий от инея. Против былого Порейка выглядел потасканным. Отвыкшим от сытости и веселья.

Недовольный Путила кивнул ему на Гузыню, выместил недовольство:

— Сходи уйми.

Ворон улыбнулся.

У Лыкаша враз пропала из живота приятная тяжесть. Дикомыт собирался довершить орудье. Вот сейчас. Вот прямо сейчас…

— Кожухи готовь, — негромко приказал он Лыкашу. — Пойдём скоро.

Беловолосый Хвойка занимал весь угол. С прочими братьями, верно, заполонил бы кружало.

— Я к милёночке ходил по лесной тропиночке, — выводил он мимо всякого ладу.

— Мир по дороге, друг мой, — подступил к нему несчастный Порейка.

Веселье Гузыни, по обычаю пьяных, легко обратилось злостью. Он шатко полез из-за стола:

— Тебе, приболтень, кто позволил песню ломать?

Порейка потянулся было… Рука, ловко протыкавшая копьём снег, людей, оботуров, не улежалась на могутном плече. Порейка спиной вперёд отлетел прямо к скамье, откуда вылезали орудники. Кровь из носу брызгала на рубаху. Лыкаш подхватил Цыплю, Ворон поймал падающего работника. Удержал, чтоб тот голову о столешницу не расшиб. Поставил на ноги:

— Журиться оставь. Бе́ды не замучили, а победу́шки минуются.

Хлопнул жалеючи по спине. Пошёл с Лыкашом вон из кружала.

Ночёвка в зеленце

— Гуляй! Слышь, Гуляй! Как мыслишь, друже? Ещё помнит любушка, как ты за неё морды расписывал?

— Была любушка. Теперь — мужатая бабонька.

— Небось в молодёнушках толком не покрасовалась, без поры дитё родила…

— Сыночка. Горластого.

— С пелёнок ворчливого.

— Только что не хромого.

Гуляй хмыкал, расправлял плечи.

— Уйдём, знамо, снова родит.

— А муж на беседу не пустит?

— Не пустит, значит, другой ныне рожать.

— Да не ей одной…

Места кругом были праздничные. Почти не сгубленный лес, на соснах полно длинной хвои, хоть в щёлок опускай да пряжу сучи. Беговые ирты лихо мчат по звонкому черепу, саночки на долгих спусках норовят погонять. Впереди у сеггаровичей ночёвка в дружеском зеленце. Печное тепло, жар мыльни.

Торопливый огонь любовных объятий…

— Эй! Незамайка! — Это обращались уже к Светелу. — Ты, кроме пла́чей дикомытских, из своих гуслей можешь что-нибудь высечь? Плясовую весёлую?

— Могу, — отвечал Светел надменно. Сам тотчас задумался, как бы не оплошать.

— Вот когда Крыло с нами ходил, бывало, только заиграет, вся краса молодая из круговеньки бегом спешит, — улыбнулась воспоминанию Ильгра. — Как-то ныне получится.

«Да я!.. А правда, получится?..» Светел попытался навскидку вспомнить хоть одну песню. Память была пуста.

— Прежде Боброк в Путилино кружало возами битых уток да гусей отправлял.

— И теперь небось отправляет.

— Значит, голодны не уйдём.

— Перины пуховые доведётся ли, братья, опробовать?

— Хороши калачи были в Твёрже. Бобрёнушки таких напекут ли?

«Жди! Кишка тонка против наших калашниц!»

— Мыльню нагрели бы. А без калачей проживём.

У Светела зачесалась кожа под правой ключицей, в ушах отдалось давнее предупреждение: «В мыльню с ними не соблазняйся!»

«А позовут, атя, что делать? Сказать, обет принял мыльни не ведать, пока брата ищу?.. — При мысли о лжи чесотка разбежалась по телу. — Дай совета…»