Братья

Под утро вышли на гряду в нескольких верстах от затона. Добрались без бед и помехи, только на одном спуске Хотён, бежавший за Вороном, поскользнулся, махнул кайком, попал вожаку в левую пяту. Дикомыт прыжком упорхнул на сажень вперёд, фыркнул:

— Погонять вздумал?

Мораничи засмеялись, Пороша весело, Хотён со смущением.

Наверху гряды Ворон велел устроить залогу. Врыться в снег, поесть, немного поспать. Девка вскинулась, будто не бежала в оба конца:

— Как — спать? Пока там… не ждут…

— Тебя не спросили, — буркнул Пороша.

Хотён ничего не сказал, сел под выворотнем, раскупорил заплечный кузовок. Вынул колбаску мороженой икры, шарики зернистой мурцовки.

— Отдохнём, на развед сходим, а там за дело, — буднично пояснил Ворон. — Тебя, дочь отецкая, как хвалить-величать?

— Так Избавой…

Снегопад умерил лютую стужу, донимавшую у притона. Стало можно избавиться от повязок, даже сдвинуть тёплые хари. Молодые мораничи перестали быть близнецами, различимыми только по голосам.

— Избавиться кто-то чаял? — сдержанно засмеялся Хотён.

Она не смутилась:

— Так батюшка Непогодье. Доныне чает…

— Кто?

Блудное племя, оставившее мораничам лесной притон, по сию пору держало обычай сходных имён. Уж и колено родства не каждый мог счесть, а старшие отпрыски всё звались Недобоями, Неустроями, Непогодьями. Свои разбирали, а чужим людям не угождать стать.

— Так родитель избра́нушки моего, — пояснила Избава. — Со двора гонит. Сына бьёт.

Пороша напустил разочарованный вид:

— Вона что. — Оттянул просторный кожух. — А я губу раскатал, думал вместе погреться. — Насёк половину икорной колбаски. — На́ вот. Пожуй.

Ворон хлопнул рукавицей подле себя:

— Сядь. Сказывай.

— Когда они ворота разбили, я в хворост…

— Погоди. Сама чья будешь?

— Родства не упомню, — пожала плечиками Избава. — С Беды сирота. Захребетницей живу… всякой службой хлеб отрабатываю.

— Женихову отику почто немила?

— Так хозяин ве́но заламывает. Либо, говорит, пусть Неугас к нему в кабалу. Какой родитель сына отдаст?

Они, конечно, вспомнили Лутошку с его вилами.

— Разно бывает… А бьёт за что?

Избава чуть успокоилась. "Не Ворон. Для страху заёмным именем нарекли…"

— Прости, господин. Мы-то всем затоном Царице веруем. А у Непогодья в первые годы, когда кровью жертвовали, жену сильно забрали. Сказывают, лицом была хороша… Он с сыном и ушёл за тридевятую чащу. Мораничей гнушается, ну и меня с порога поленом. А Неугас от гнева батюшкина заслоняет…

Тайные воины переглянулись. Мальчишками они слышали о разноладах после Беды. О кострах на требище Великого Погреба. Взрослые поминали глухо, неохотно, да и дело сталось давно, когда сами жрецы ещё постигали угодное поклонение. Уж куда новым ложкам правых с виноватыми разбирать! Других хлопот полон рот был. И ныне хватало.

— Миром не сговорятся, — решил Хотён.

— Что тебе в таком женихе? — спросил Пороша. — К нам прибегай.

Избава отвела взгляд:

— Так иного не надобно…

Медленный рассвет её вовсе не красил. Чёрная, угловатая, крупные костистые руки.

Ворон сделал свой вывод из её слов:

— Умеешь толк донести. Сказывай теперь про злодеев. Значит, в куче хворостяной отсиделась, всех глаз избежала?

— Один пришлый видел… человек добрый… не выдал.

— Который, чтобы мне знать?

Избава задумалась.

— Собой невелик, телом толст… штаны полосаты. Меня узрел, напугался, кудри вместе с шапкой с головы снял.

— Ого, кто вернулся! — щёлкнул языком Хотён. — Как его к телепеничам занесло?

Ворон продолжал расспрос:

— Ты дева мудрая. Кому ещё поцелуя Владычицы велишь миновать?

— Того не знаю, — отреклась Избава. — Одного видела, а зря судить не хочу.

Он ненадолго задумался.

— Ныне ты вдвое против нашего пробежала. Лишку выдюжишь?

— Выдюжу, господин! Обратно за подмогой мчать?..

Ворон говорил о разбойниках, словно всех уже выложил в рядок, как связанных уток, осталось отобрать на убой. По девкиному разумению, тут целиком пригодилась бы ватага из лесного притона. С учителем во главе.

Мораничи недоумённо переглянулись.

— Куда?..

— Так за подмогой… Вас трое всего. Едва развед сотворить…

Они стали смеяться.

— Троих ещё чести много, — сказал Хотён. — В одиночку на худшее посылали.

Небо светлело, вдалеке замаячил пуховый клуб зеленца, маленький в просторном ковше. Ворон медленно проговорил:

— Вот что, девка. Коли впрямь силы есть, беги-ка к своему жениху. Насовсем беги, обратно не вороча́йся.

Дикомыт был редкий красавец. Точёные скулы, глаза впрозелень голубые, как два бесценных верила. Но в этих глазах искрами, проблесками жила кромешная жуть. Ворон! Клок тумана, хищная тень, крылья в чёрном пере. Девки подобное знают сразу. Даже не особенно мудрые.

Избава только нашлась выдавить:

— А… хозяин-батюшка спросит…

— Доживёт, Чёрной Пятери обяжется за выручку. — "Или прибьют, так родня долг поднимет". — Наш труд ему веном станется за тебя.

Хвали утро вечером…

Галуха держался за угол сруба. Задрав голову, широко раскрыв рот, глядел вверх.