Братья

Сказать, что закат выдался дурной, значило ничего не сказать. День, по сути, не настал вовсе, утренний сумрак перетёк прямо в вечерний, забыв родить светлую срединную пору. Небо налилось глухой кровью, туман зеленца стал иссиня-багровым, пророс рдеющими прожилками… Тут уверуешь в самое кромешное моранское бесносвятство. В то, что завтра даже такого-то света можно не допроситься. И жизнь под навеки остывшими небесами будет трепыхаться всё слабей. По великим грехам — великая кара…

В горло лился воздух. Сладкий после избяной духоты, где гнилое дыхание мешалось с кислятиной разлитого пива, жирным угаром, тележными голосами.

Возвращаться туда… ох… лучше вовсе не думать…

Сзади влажно бухнула дверь. Он вздрогнул, оборачиваясь. Вышедшая Чага подозрительно оглядела двор. Тусклый свет давал обмануться, узреть спокойствие и порядок. Из-за клети уже не торчали мужские ноги, бездвижные и босые. Кровавые лужи прикрыл набросанный мох. В собачнике — ни визга, ни лая. Ободранных псов давно выволокли на мороз. Там же бросили мёртвых местничей: двоих мужчин, молодуху, подростка. Всех, кто дрался. Что делать с ещё живыми, Телепеня пока не решил. Здесь покинуть? Нельзя, всю округу переполошат. С собой увести, в неволю продать?..

В соседнем дворе, куда ушла Чага, ещё накануне до тла очистили дровник. Ныне рушили утиный хлевок. А что? Всё равно без надобности, а топить надо. По дворам летал пух, коптильни третьи сутки дымили без перерыва. В горшках, в больших котлах булькало сало. Козы, утки. Рыба, дочиста вычерпанная сетями. Всё вперемешку! Одного жаль: готовки не поторопишь. Батюшка Телепеня прямо вчера хотел закладывать оботуров, но помешала метель. А назавтра, если не в ночь, жди новую бурю. Хозяйственные мало́хи толково использовали стоянку. Им ли втридорога покупать, что даром в горсти идёт! Валом валит, ещё и рук не хватает!.. У костров сновали Неустроевы бабы. Босые, срамно полураздетые, выплакавшие все слёзы.

Галуха унял судорогу. Ещё чуть, и возвращаться в избу. Снова петь про голодного мальца, давшего надежду всем попранным. В который раз за сегодня? Разбойники, дорвавшиеся до пива, едва проорав последние строки, требовали песню сызнова.

…Тёмный лес его принял, косматый, седой, непробудный.
И друзья, с кем он цепи делил, поднялись за плечом.
И любовь, что так часто совет подавала премудрый…
Тех, кто ходит по воле, в ярмо не загонишь мечом!

Хоть на мгновение забыть бы эти слова, голосницу, некогда оправдавшую его перед шайкой. Песню, поныне державшую щит над Галухиным горлом от лихих разбойных ножей. Спасение, отлившееся проклятием.

Когда уходили из воруй-городка, Телепеня поступил как подобало.

"Все следы, все несчастья, вся скверна сгинь позади, а мне скатертью дорожка счастливая!" И бросил цельную рыбину прочь от санного пути, испрашивая благополучия.

Думай теперь, состоялась ли жертва.

Едва одолели версту — упёрлись в лисий след, бежавший слева направо. Поезд замер, народишко помрачнел. Хоть возвращайся, но куда? Всё, чего в санях не свезёшь, они изломали. Даже снежный тын с воротами, их самую зримую привязь к здешней земле.

"А не перебита дороженька! — выплыла вперёд мудрая боярыня Кука. — Это Вольный хозяин спешит своё место наново обживать, а вас, дурней, прочь отпускает. Гляньте, как сошлись-расстались две тропки: наша и лесной нежити!"

Знала, что сказать. Росстани — тоже место коварное, но не насмерть погибельное, как перерубленный след. С ним можно управиться. Телепеня первый взялся за меховые сапоги. Сменил левый на правый, толстые бахилища не очень и различались. Встал среди перекрёстка, пустил сани мимо себя. Кинул за правое плечо подсоленный хлебец…

На другой день все выдохнули с облегчением: поезд догнал Лутошка.

Вот о чём предупреждал Вольный! О другом лисе. И ещё о том, что Марнава, похоже, выбрал собственную тропу. Сам объявиться забудет и добычи не принесёт.

"Значит, у Не́течи нам добра напрасно искать, — заскрёб темечко Телепеня. — Урманами тамошними малым числом выходить — засада с досадой…"

"Без вероломников обойдёмся, батюшка ватаг! — обнадёжил хитрый Лутошка. — Позволишь, другой путь покажу. Я весь залив когда-то оббегал, все ворги накрепко втя́мил, кутовые, проходные. Ни тебе задоринки до Кияна!"

"Погодь… а мораничи лютые? Сам сказывал…"

"А что до тебя мораничам, батюшка? Их межу мы не тронем. С ближними соседями разве что ладком поторгуем…"

…И всё вправду как по маслу катилось. До первого зеленца.

…Хворостяная куча, где Галуха узрел молящие девичьи глаза, тоже пропала. Канула в бездонные горнила печей. Куда изне́тилась девка, он так и не понял. Всё-таки пойманная, дрожала от стыда и побоев, бегая с вёдрами под ну́канье жестоких малох? Успела выползти вон — и застыла в домашних одёжках на полпути к чужому жилью?.. Лучше б так. А то начнут спрашивать, кто знал да не объявил…