Братья

Хотён рядом с ним поклёвывал носом, виновато подхватывался. Пороша сидел с открытыми глазами, редко моргал, взгляд был снулый. Оба встрепенулись на животворный щаной дух, потянулись за ложками.

— Что у нас подсмотрел, всё попрал, связанных калеча. Неустроичи его проклинать не скоро оставят, — продолжал Ворон. — Разладом в шайке запахло — сразу прочь побежал. А куда бежать? Только к заливу. Я сперва дозволил уйти, чтоб всех не всполошить. Догнал после. Баба с ним была непраздная. Её отпустил.

— Ну и добро, — сказал Ветер, первым, по главенству, опуская ложку в горшок. Улыбнулся Лихарю. — Слыхал, старший сын? Отомстили за твои раны злодею.

— Не до веку милость Владычицы, — пробормотал стень. — Можно и выронить.

Ворон добавил:

— Других жёнок разбойных неустроичи побили. Детей осталось четверо. Я, во имя Правосудной, велел их в крепость к нам отвезти.

Лыкаш сам не ел, лишь отведал, больше следя, всего ли в достатке у братьев. На душе было тепло. "Так и впредь буду встречать их. Отогревать… яствами радовать…"

Правду молвить, ели орудники лениво, жевали с трудом. Это молодому державцу тоже было знакомо. Самого доводили до предельной усталости. Чтоб знал, каково это, когда брюху и тому сперва нужен отдых, а пища — лишь погодя.

— Уложишь их, пока прямо тут не раскисли, — кивнул ему источник. — Ворону сделаешь капустную мазь, этот сын неразумия сухожилья в ноге дёрнул. Пусть спят вволю, будить чтоб никто не смел, не потерплю.

Костёр во дворе всё же зажгли. Не ради красоты и веселья, больше ради покоя в братском доме, где, приткнувшись втроём, уснули орудники. Про себя Лыкаш полагал — их не вдруг разбудила бы и рухнувшая крыша, но хотелось оказать уважение. Да и мыслимо ли нарушить приказ, пусть даже случайно!

Когда опало буйное пламя, державец велел разгрести жар. Вдвоём с Емкой вынес необычного вида котёл. Бросалась в глаза редкая дорогая работа: ни тебе заклёпочки, этакий шар-цело́к со срезанной маковкой. Крышка сковородой, стенки толстые, снизу три короткие ножки.

— Ух ты! — вырвалось у Шагалы. — А это… ну… Нешто истинный котёл?!.. Святого Аодха пожалованье?..

Брякнул, заозирался, наполовину ожидая насмешек, но никто смеяться не стал. Время усеяло железные бока оспинами, бережная готовка украсила чёрным наси́дом. Лыкаш уловил взгляды. Ответа ждали от него, третьего в крепости.

— Тот или нет, зря врать не буду. В Беду многое было утрачено, чтобы после заново обрестись…

Шагала не отставал:

— Как то блюдо?

Лыкаш вздохнул, улыбнулся. Орудье о блюде грозило остаться его ярчайшим воспоминанием до ветхих лет. Зароком не зарекайся, но представить деяние краше тогдашнего удавалось с трудом.

— Наше блюдо, — сказал он, — было клеймёное, я сам по письму купца Коверьки сличал. Котёл этот, похоже, тех же рук дело, что истинный. В старых книгах будто с него рисовано. Если другой вдруг найдётся, с золотой надписью про царский дар, восхвалим Владычицу и возрадуемся: стало быть, заслужили. А нет… Сто лет минует, этот истинным назовут. Если мы его внукам хвально передадим!

Длинной кочергой Лыкаш сгрёб угли под дно и к стенкам котла, взял совок, навалил жару на крышку. В железном нутре затевалось непостижимое, взывающее к самым смелым мечтам. Царское пожалованье или нет, а состряпает вполне земную, наверняка вкусную снедь. Кто-то загодя проглотил слюну.

— Ложки-то… скоро ли велишь доставать?

Державец глянул свысока:

— Котёл — дело несуетное. Мыслю, вот наши проснутся, как раз и поспеет.

В ответ раздались стоны.

— А мы разве спешим? — поднял брови Лыкаш. Но тут же смилостивился. — Ладно. До тех пор тельно́го подрумяним на перехватку.

Тощее брюхо стыда не ведает.

— А какого? — спросил неудержный Шагала. — Тельного-то? Из рыбы?

"Опять" произнести не посмел, но слово витало.

Лыкаш посмотрел на небо. Весь свет словно стёк к западному окоёму, серый воздух напитала обманчиво-тёплая прозрачная краснота. В сторонке лепили из останков порубленных снеговиков одного большого болвана. Спорили, какой облик придать: победоносной Царицы — или разбойного вожака без кишок. Голоса звучали всё громче.

— Тихо там! — оглянувшись на дом, велел Воробыш. Всё тотчас умолкло, подтверждая его новую власть. — Славный Гедах, девятый этого имени, по царскому долгу совершал объезды земель, — стал рассказывать державец. — Побывал и на островах, населённых морянами: этот народ как раз тогда пришёл под руку андархов. Морское путешествие выдалось долгим… и вот беда — что на корабле, что на островах доброго царя потчевали всё медным окунем, морским угрём да треской. Сказители утверждают, будто праведный Гедах, вновь сойдя на матёрую землю, перво-наперво заклялся впредь вкушать рыбу. Прямым словом воспретил дворцовому повару готовить её: не то, мол, запорю на кобыле!

— И что повар?

— Он был горд истинами стряпного искусства. На другой же день подал царю печёную рыбу. Разгневанный Гедах кликнул палача, но повар сказал: государь, носящий Справедливый Венец! Сначала отведай.

— И как?