Братья

Беримёд угрюмо добавил:

— И то… старший хотя бы на братьев руку не поднимал.

Он дружил с Белозубом, привечал опалённого. Белозуб помогал ему в боевом городке, охотно показывал неучам, как метко стрелять, как от стрел уворачиваться, даже ока лишившись.

Лыкаш спустился с крылечка, пошёл вперёд. Кто-то повернулся к державцу, тут же уставились все. Последние мгновения привычного мира. Неотвратимый излом, земля, уходящая из-под ног…

Он глухо выговорил:

— Владычица… поцеловала.

В ответ поднялся ропот. Испуганный, горестный, негодующий.

— Слыхали, беспрочие, две руки ленящиеся сплотить? — Стень перекрыл голоса, ощерив разом все зубы. — Уходит сквозь тучи краса воинства, спешит на зов Матери Справедливой! Кто усомнится, что это дитя к Ней на правое колено воссядет?

У ничтожного виновника волосы торчали дыбом, склеенные кровью, пасокой, по́том. Из-под короткой палки, смявшей рот, на грудь точилась слюна.

— Белозуб однажды ошибся, был опалён, — гордо продолжал Лихарь. — Сколько лет он очистить своё имя мечтал! Нового орудья добивался ради Царицы! И взял, заслужил! В том подвиг его!.. Станет герою Великий Погреб наградой, дымные крылья к порогу Владычицы вознесут… А сколько земных дел мог ещё совершить! Вместе с Беримёдом мог встать, служение нести рядом со мной… Теперь только вспоминать доблесть его!

Рука рванула ворот, голову Ознобиши мотнуло с плеча на плечо. Брезгливая жалость, вначале мелькавшая на лицах, сменялась жаждой правого воздаяния. Отступнику, перешагнувшему братскую кровь, какая может быть щада? Выкрик Шагалы о немедленной казни в притоне и о персте, зачуранном для себя, празднословием уже не казался.

— От своего погиб! — горевал Беримёд. — Он же думал, ослушника щуняет, на увет отцовский везёт, на правое наставление. Смиловался в дороге… не чужой ведь…

— Был когда-то. Такой хуже врага, — сказал Лихарь.

— Путы снял, слову поверил…

— Враг не предаёт, он и так враг. Зато когда прежний брат! В сердце ножом!

Беримёд первый встретил орудников. Прежде других услышал их сказку. Мысль о тайных делах и возможной неправде была слишком страшна, Лыкаш гнал её, она возвращалась. Так и не дав воли сомнению, он отважился лишь заметить:

— Кляпыш вынуть бы, пусть за себя скажет.

Стень отмахнулся:

— Белозуба отступник уже улестил. Хватит слов! Ныне по делам будем рассуживать, а дело его — вон, тело стынущее!

О плечо Ознобиши разбился ком снега, тайное воинство с угрозой качнулось вперёд.

— Эрелису в столице служил, царевичу шегардайскому. Белозуб его телохранителя когда-то в плен взял. С того злоба.

— Отмстил, значит, за царского рынду!

— Так Белозуб путы снял? Вьялец вроде баял, сам развязался…

— Из поруба не улызгнёт?

— Жилы подрезать, чтобы смирно сидел.

— Умел ножом угощать, сам пусть отведает.

— Чтобы запинался пореже, учителю отвечая!

— А то пусть бы в самом деле слово сказал? — снова буркнул Лыкаш.

Его не услышали. Кровожадные голоса отчётливо преобладали.

— Надо уже в поруб спускать, как велено, — тревожно проговорил Беримёд. — Сейчас вздумают прямо тут разорвать, и поди останови их, а за учителем пока добежим!

— Надо, — согласился Лихарь. — Сам западню постережёшь, друже? Боюсь, до утра чего не удумали бы. За пленника я разок у столба уже отстоял…

Беримёд кивнул было — но движения не завершил. Он смотрел за спину Лыкашу. В ту сторону постепенно обращались все взгляды, выкрики умолкали. Державец оглянулся. Через двор, заметно прихрамывая, к ним шёл отчаянно зевающий Ворон.

Лыкаш успел мысленно попенять дикомыту: почему только сейчас?.. Успел вообразить три возможных исхода и трижды пожалеть о своём преступлении. Успел метнуть взгляд на Лихаря. Заметил жгучую досаду, мгновенный расчёт… стремительно принятое решение.

— Иди сюда! — почти весело окликнул Ворона стень. — Мы тут совет держим! Думу думаем, как Белозубова убийцу до утра в порубе уберечь!

— Кого?..

Лыкаш первым шагнул прочь, остальные тоже подались в стороны.

Ворон подавился очередным зевком.

Ознобиша рванулся навстречу, подплывшие кровью глаза вспыхнули отчаянной надеждой. Вот теперь всё будет хорошо! "Сквара! Брат! Это я… я…"

Мгновение узнавания минуло, и… и всё. Дикомыт лишь спросил хрипло, бестолково спросонья:

— Белозуб вернулся? А что с ним?

— Да ты всё проспал!..

Ему наперебой стали рассказывать.

— Ознобишка отступник!

— Царевича на котёл восставлял!

— Ответа за грехи убоялся, насилком везли.

— Путы сбросил, убёгом побёг!

— Брата насмерть изранил!

— Учитель велел в поруб спустить, завтра казнит.

— Прямо здесь или у крепости, на том дереве.

— Чтоб всем в назидание…

— Я перст зачурал! — похвастал Шагала.

Ворон слушал, рассеянно глядя по сторонам. Дескать, спору нет, великая и страшная притча, но что на весь лес-то шум поднимать?..

— Спать пойду.

— Погоди, ты же с ним водился, — вспомнил Шагала.

Ворон остановил на нём сумрачный взгляд:

— А ещё я за рекой жил когда-то. И что теперь?

— Так дружка твоего…

— Ну вас, — отмахнулся Ворон, и Лыкаш вспомнил: про Ознобишу он последние годы заговаривал всё реже. — Спать пойду.

"А я его… поперёк приказа… зря страху набрался…"

— Казнь не проспи, — сказал Лихарь.