Братья

Шагала обрадовался, вытащил нож, закрутил в пальцах. Не таким вихрем, как получалось у старших, но посмотреть было на что.

— Батюшка стень! Ну хоть перст отсечь дай?..

Лихарь ответил, поглядывая на Ворона:

— О том учителя завтра проси. Может, позволит. Если опять дикомыту всю честь не отдаст.

— А я бы ныне позволил, — сказал Беримёд. — Чтоб и для казни жив был, и на допросе правдив… и из поруба не вылез. Вы-то спать уйдёте, а мне тут стеречь!

Ворон досадливо махнул рукой. Двинулся назад к дому.

— Так я… Батюшка стень? — не унимался Шагала.

— Учителя надо спросить, — выдавил Лыкаш. — Сказал же, с ним завтра…

"Холодница… Космохвост… Ознобиша Инберну в ноги… сыскал ведь управу…"

— Учитель с орудниками затворился и встревать не велел, — бросил Лихарь небрежно. Он тоже вспомнил былое. Восемь лет назад старый товарищ Ветра смирил вчерашнего юнца, ещё хмельного славой первых орудий. Нынешний стень, хитрый, опытный, привыкший к власти, был молодому державцу не по зубам.

— Эй, дикомыт! Коли вышел, уж помоги! Ребята ножики точат, хотят убийцу казнить, а я не даю.

Ворон с насмешкой оглянулся. Сказывай, мол. Ты-то да без подмоги не совладаешь?

— Батюшка стень! — чувствуя возможность уступки, приплясывал Шагала.

— Видали радетеля! — осадил Беримёд. — Тебе волю дай, завтра некого допрашивать будет.

— А то и правда позволить? — задумался Лихарь. — Под присмотром небось всей шкуры не спустит. Давай, что ли, Шагала. Руки ему распутай да на край поруба положи…

Лыкаш понял наконец, куда гнул стень. Вот бы Ворон былого дружка бросился защищать! Вот бы после на одном с ним древе кровью истёк!..

И кажется, у него получалось.

Молодой державец похолодел: дикомыт, уже шедший к дому, остановился. Повернул, двинулся назад, прямо на Лихаря. Кажется, не один Лыкаш смотрел на того и другого, не ему одному мерещилось предвкушение на лице стеня.

— Доныне мою верность пытаешь, — негромко, тяжело заговорил Ворон. — Под гнев надеешься подвести. Всё не забудешь, как учитель, впаки твоему совету, меня новой ложкой назвал? Смотри уже, что ли…

Как позже утверждал Шагала, Ворон его не отталкивал, гнездарёнка унесло дуновением неведомой силы, а Ворон встал прямо над Ознобишей. У того правая рука оказалась свободна, он тянул её к дикомыту: "Братейко! Это же я… мы с тобой…"

На запястье висел засаленный, надорванный, но ещё узнаваемый плетежок. Ворон равнодушно скользнул по нему взглядом. Дескать, да, я сплёл когда-то. Дурак был, мальчишка. И что?.. Жёсткая ладонь накрыла кисть Ознобиши. Пригвоздила к обтёсанному бревну. Тот даже не сообразил сжать пальцы в кулак. В другой руке Ворона сам собой возник нож. Тяжёлый, острый и страшный, кованный для человеческой крови.

"Волчий зуб и лисий хвост во имя Царицы"…

Вспыхнул, промчался, оплетая быстрые пальцы.

Глаза пленника ещё светились полоумной надеждой. Ознобиша мычал сквозь кляп, силился произнести имя. Творившееся здесь и сейчас просто не могло, не имело права происходить. "Нет! Нет!.. Братейко… только не ты…"

Лезвие для начала прошлось по указательному пальцу вдоль ногтя, играя, лаская, холодя… Палец ёрзал, подгибался, пытался избежать неизбежного. Чуть заметный нажим — и нож снял прозрачный лепесток кожи. Исторг капельку крови.

— Ты тогда под корень рубил, — напомнил Лихарю Беримёд.

Сказанное вполголоса прозвучало громко и слышно. Тайное воинство оставило все разговоры, прикипев взглядами к ловкому клинку дикомыта. Ворон задержал нож, поднял голову, улыбнулся. Лыкаш попятился от этой улыбки.

— А мы куда-то спешим?

Ещё лепесток. Лезвие коснулось ногтя, сняло ровно столько, чтобы дойти до живого. Ворон сбросил с клинка невесомую толику плоти, примерился вновь. Лыкаш вдруг осознал, каким дикомыт бывал на орудьях. Настоящих, не чета безобидной прогулке в поисках блюда.

Вот он, стало быть, истинный.

Вестник смерти, летящий снежными пустошами Левобережья.

Неутомимый. Безжалостный.

Способный истязать бывшего друга с тем же спокойствием, с каким, довершая прежнее дело, убил в кружале Порейку.

"А я с ним от одного куска ел…"

…На плечо пудовым грузом легла рука Лихаря. Молодой державец, оказывается, безотчётно пятился прочь. "Зачем я Ворона будил, Владычица Милосердная?.. А вдруг стень понял мою вину и сейчас объявит о ней?.."

Из трёх суставов на пальце пленника осталось два. Кровь расплывалась на влажном дереве, обильно пропитывала плетежок. В глазах Ознобиши качался разбитый вдребезги мир, отступник извивался, невнятно выл и мычал, заново промочив штаны, слёзы пополам со слюной текли по лицу, кляп душил, не давая ни толком закричать, ни вздохнуть…

Точно так же, по лепестку, Ворон исчленил ему большой палец. Укоротил на сустав.

— Ай да дикомыт! — с оттенком восхищения сказал Беримёд. — И повизжать в охотку заставил, и казни завтрашней не в бесчестье…

Ворон тщательно вычистил нож. Сперва снегом, потом щепкой, снятой с бревна.

— Прижечь бы, — озаботился Лихарь. — Есть головня?

На этом глаза Ознобиши окончательно уплыли под лоб, превратившись в два жутких бельма. Обмякнув, он повис, голова упала на грудь.