Братья

— Снежком потрём, водой обольём, чтоб очу́нулся, — вылез Шагала. — А то и не поймёт.

Ворон опять улыбнулся. Устами, скулами, всем лицом, кроме глаз. Спрятал нож, развязал гашник… сполна облил Ознобишу, начав с изуродованной руки. Напряжённое молчание разрешилось общим хохотом.

— Теперь из поруба не удерёт, — хмыкнул Беримёд.

Парни зашевелились, кто-то вспомнил про лесенку, заспорили, кому спускать, кому принимать. Сломленный, лишённый последнего достоинства, отступник вызывал уже не гнев, а брезгливость. Ему обмотали руку ветошками с толчёным углём. Вновь затянули верёвки, перевалили безвольного через край.

— Зорче присматривай, чтоб никто до утра не прикончил, — предупредил Беримёда Лихарь. — А то знаю я вас!

— Воля твоя, господин стень, а я спать, — проворчал Ворон. — Кто ещё над ухом галдеть вздумает, пеняй на себя… Зашибу.

…Даже если будет наоборот

— Не ври мне! — повторил Ветер.

На самом деле допрос шёл куда веселей прежнего. Тело Белозуба вместе с саночками вынесли в холодные сенцы — а заодно и боязнь, что старший орудник, очнувшись, расскажет свою сторону правды. Выгородит себя, всё свалит на стоеросовых дубин-подначальных. Забудет, как беды начались его дурным приказом: готовь самострелы, а пленника развязать…

"Ещё Ознобишку завтра из поруба вынут. Его речь какова будет? И сколь вели́ку той речи веру дадут?.."

Вьялец еле стоял. К нему Ветер не обращался — какой спрос с робуши! Веки парня безудержно смыкались, голова падала. Вьялец съезжал спиной по стене, просыпался от движения, подхватывался. Бухарка косился с брезгливой завистью, тосковал. В походе он изведал старшинство. Приказывал, помыкал. Теперь отдувался.

— Ну так мы… Белозуб проследить велел, когда райца в дальнее забытище выйдет…

— Проследить? И всё на том?

— Взять приказал, если место вправду безлюдное…

— Разведывал хоть, чем райца в городе занимался?

— За то я не ответен. Мы по торгу ходили… К ножевщикам…

Стальной коготь, ранивший Белозуба, лежал с мёртвым на санках. Перед погребением клинок сломят, отдадут огню добивать.

— И что на торгу народ говорил?

— Море приходило, Дальний исад мало не унесло…

— О райце, бестолочь! Да не врать! Не знаешь — не вымышляй! Сам что слышал?

Бухарку, с его унылыми попытками возложить ответ на погибшего, Ветер видел насквозь. Оттого и острастку повторять не гнушался. Он ещё не решил, как уста́вит избавление Ознобиши, обличение самовольника Лихаря. "Хорошо хоть Ворон в доме спит. Вот уж завтра, прямо при нём…"

Бухарка страдал, уставившись в пол.

— Пересудов мы слыхали не много… А с уличниками я сам его видел. Про котёл оборвышам баял… мол, не всё котлярам сирот забирать…

"Вот как? Может, прямо сейчас его из поруба вынуть, сам-друг побеседовать?" Всё шло против замысла, грозя порушить не какое-нибудь дельце хабарное — целой жизни заботу. Ветер умел всякое обстоянье повернуть к своей пользе, сам знал это, гордился. Что же сердце гребтит?

"Бухарку опалю. Себя вылыга́ет, а правду об орудье хоть клещами тяни. Ничего! Всё сбудется как надо, только время не прогадать бы… Уже вижу: до завтра откладывать не рука. Вот добьюсь от них толку, пойду пленника из поруба вызволять. Велю приумыть — да с нами за стол. Чтоб увидели с Вороном, как я виновных караю. Лихаря, назольщика, к столбу… а там из холодницы и не выйдет. Райце — Эдаргов ларчик в саночки положу. Ворону орудье дам: назад в Выскирег с бережением проводить…"

Всё выправится. Всё верно пойдёт.

Тайное воинство сперва так и толклось у надпогребницы. Беримёд с самыми старшими вспоминали смерть Ивеня. Гадали, как Ветер с Ознобишей поступит. Прямо назавтра велит через сук верёвку кидать, увенчает возвышение Лыкаша торжественной казнью? Отложит, доколе прибудут новые ложки, чтоб сразу мальцов направить на ум?.. Шагала восхищался бестрепетным дикомытом. Лыкаш просто молчал, глядел в сторону, начисто забыв снедь, томившуюся в притихшем жару.

Начал идти снег. Да не оттепельный, пышными хлопьями, — мелкий, крупитчатый, злой, он льнул к земному покрову, бежал волнами по двору. Лихарь погнал парней под кров:

— Готовь столы братские! Да смирно мне там, успешников не тревожь!

Скрытному входу-выходу их не надо было учить. Ни стука, ни скрипа. Серые обиванцы втянулись в общинный дом беззвучной струйкой тумана. Зажгли жирники. Трое победителей ещё нежились в одеялах, Ворон — закутавшись с головой, не иначе досадуя на перебитый сон. Лыкаш то и дело наталкивался взглядом на длинный бугор под меховой полстью. Шарахался, внутренне холодел. "Ни во что больше не встряну. Головы не подыму. Голоса не подам, пока прямым словом говорить не велят…"

— Котёл не пора в дом нести? — на ухо спросили его.

Лыкаш ответил бездумно:

— Это как господин источник поволит.

— Так он… поди знай его… может, суд сначала исправит…

— Значит, по сему и быть, — пожал плечами Лыкаш.