Братья

— Что примолк, витязь? Играй!

— Погоди. Дай послушаю.

— Коли так, — потемнел Непогодье, — и ступай себе к их костру!

Светел пожал плечами, вставая. Непогодья он знал третий день, расстаться и позабыть, а вот песни выскирегские… такую встречу грех упускать.

— Можно я пока на твоих гуслях попробую? — попросил Неугас. — Я тихонечко… я шпенёчков даже не трону…

— Ты ещё меч у меня попроси, лучину щепать, — сказал Светел. — На этих гуслях певец, Богами целованный, коленом садно протёр. А я кровью заслужил, чтоб в руки дали.

Смирный Неугас, привычный к нраву отца, в ответ улыбнулся:

— А каков подвиг твой был?

Светел прикусил язык. Тем расхвастался, что при сторонних не поминалось! Ответил надменно:

— А вот придём, наших спросишь.

К удивлению витязя, парнишка потянулся за ним слушать Галуху. Отец пристукнул кулаком по колену:

— Сидеть велю!

— Да я, отик, нейду никуда. Гляну, ладно ли гость наш устроился, и назад.

Между тем Галуха вооружился благородным удом. Со времён воруй-городка наигранный ковчежец даже настройки не растерял. Галуха привычно зажал пальцами струны… и как с ледяной горки поехал. Толком не успев сообразить, что творит, в лад затверженному бряцанию повёл сладким, страдающим голосом:

— Самовидца рассказ и досужих людей пересуды…

Вот такие царские песни.

Костёр высунул хлипкий зелёненький язычок и тотчас же спрятал, но для Галухи время ринулось вспять. Непогодьев затон, страшный Ворон, стрелы из тьмы! Пальцы замерли на ладах, голос сорвался, смолк…

Никто не заметил.

Весь мир содрогался, постанывал и скрипел под тяжёлой поступью, проминающей снег. К стоянке, грозя совсем растоптать её, шагал великан.

— Приходи вчера, приходи вчера, — отползая на заду, бормотал Зорко.

Жди беды, кто устроился на дороге Хозяина, жди втрое, кто побежал! Шепетуха уже не шептала — в полный голос гремела боевой песнью Прежних. Светел вглядывался в тени и тьму. Выйдет ли воин в древнем доспехе, измятом на Кровавом мосту? Со щитом, украшенным песницей о двенадцати струнах?

"И что я, опасный витязь, скажу ему? Как за своих обозников против него встану? А если меч обнажит?.."

По прогалине, качаясь, столбами ходили снежные заверти. Наконец исполинская поступь стихла, перестала сотрясать гору. Взыграл очередной вихорь, развеялся пеленами…

На краю света и мрака стоял сгорбленный старичок. Распахнутый зипунишко — заплаты да лоскутки, пояса не видать. На ногах разбитые лапотки… Где левый, где правый?

Светел пытался понять, отбрасывал ли старик тень, но сугробы и ели, вкованные в снег, рдели самородным золотом, поди разбери. Лишь братейка-Огонь взвивался и опадал, кланяясь Силе ничуть не младше себя. Светел по его примеру тронул снег рукавицей:

— Можешь ли гораздо, батюшка Вольный, честно́й здешнего леса!

— И вам, люди добрые, поздорову на все четыре ветра, коли не шутите, — ответил дедок. Из-под бровей двумя хвойными изумрудами блеснули глаза. Мудрые, лукавые, грозные. — Дозвольте, люди прохожие, красным словом с вами потешиться. Давно гудьбы не слыхал…

Галуха так и сидел, одной рукой зажав струны, другую держа на весу, смотрел остановившимся взглядом. Не боец. Не соратник.

— Все ладком сидят, а полпесни пропало, — огорчился старик. — Или я по ослышке сказа царского жду?

Добро, на миру смерть красна! Светел возложил гусельный ремень на плечо:

— Прости, батюшка Хозяин. Царских песен не ведаю, но чем умею, порадую…

Устроил Пернатые перед грудью. Скинул рукавицы с варежками, отправил пальцы восходить по лесенке струн. Заиграл устав, что подсказал колеблемый ельник. Начал сказывать:

Так нам пел гусляр, слепой и строгий,
Золотыми струнами искусный:
Встарь была деревня у дороги,
Крепкий тын, десяток изб да кузня.

Дедок не по-людски запахнул правую полу на левую, кивнул, сел у огня. Светелу помстилось одобрение в зелёных глазах.

Ой ты, поле, поле снеговое!
Не закатный луч тебя кровавит.
На закате полем шли герои —
Алой нитью вышитая слава.

Кто отважен, часто терпит муку.

Там, где доблесть, рядом вьётся гибель.
Тот хромает, тот лелеет руку:
До жилья какого добрести бы!

Вот один — израненное тело

На санях закутано от стужи.
За вождя он в битве принял стрелы.
"Жив ли, Гойчин? Скоро отдых, друже.

Эй, за тыном, отворяй ворота!

Где бы нам оставить побратима?"

Тут Светел пустил череду неправильных, резких созвучий, олицетворяя корыстников, забывших святое.

А в ответ — молчок. Лишь буркнул кто-то:
"Всё равно помрёт. Ступайте мимо!"