Братья

Там переминались два косматых быка. Женщина в распашных санях куталась шубой, крытой серым и зелёным сукном. Коренника придерживал Космохвост, подкоренного — Ивень.

— Ворон где? — спросил Ветер.

Они засмеялись, словно он какую глупость сморозил. Женщина в санях протянула руки:

— Садись, маленький Агрым…

Братский костёр

Жил-был человек, боявшийся смерти.

Эка невидаль? Всяк знает её в конце земного пути, всяк страшится. Однако живой охотней мыслит о жизни, а тот человек мог думать лишь о тёмной завесе, клубящейся впереди. Влево, вправо сверни — и она туда же ползёт. На месте замри — сама катит навстречу!

Казалось бы, скопище переселенцев жило каждодневными хлопотами. Люди запрягали оботуров, готовили пищу, ровняли снег для новой стоянки. Только на ходу длинным поездом теперь не растягивались. Так и ползли вперёд городком: если что, несколько саней развернуть.

Именно ползли, очень неспешно противу прежнего хода.

Сеча росла впереди, как та смертная завесь. Не минуешь, не обождёшь, чтоб рассеялась. Сеггар хотел достичь пережабины к определённому дню. Может быть, как раз поспеет подмога.

Если корабли Сенхана подошли.

Если Неугас добежал.

Ялмаковичи почти без утайки наблюдали за движением обоза. Ильгра со Светелом в дозоре заметили таких же объездчиков, явившихся со стороны Сечи. Разминулись сотней шагов. Светел обоих даже узнал. Мятая Рожа шёл с белобрысым телепеничем, некогда встреченным на разведе.

— Вот ведь жизнь обернулась, — посетовала Ильгра сквозь харю. — Раньше бы сошлись, перемолвились. Поздорову, Лягаюшка! И тебе на востры топорики, Ильгрушка!.. Молодечеством переведались…

Какое теперь молодечество. Впереди ждала не потеха, как с Коготком. Не спор о чести и славе. Даже не налёт и отпор, как в день, когда отвадили телепеничей. Тут будет как у Светела с котлярами: бить, чтоб не встали! Даже хуже. Он никогда мораничей не любил, а здесь… Злей прежнего брата нет супостата!

— Догоним? — сумрачно предложил Светел. — Выставим на погляд, как они Хвойку?

"Ещё руки поломаем, как Крылу. Головы проломим, как Летеню…"

Ильгра с сожалением отмела:

— Убьём, Ялмак не потерпит, сразу бой даст. А нам хоть до завтра повременить бы.

Пока бежали к своим, Светел думал тяжкие думы. Про то, как боевые побратимы сперва отчуждаются, потом льют наземь кровь. Ту самую, которой клялись. И уже не перешагнуть пролитого, не развеять ни словом, ни серебром.

"Вот приду за Скварой, а он… а он на меня… И что тогда?"

Обоз устраивался на стоянку, последнюю перед Сечей. Дальше не было пути мимо знамени, хлопавшего на прибрежном быке. Только сбивать его. Или своё знамя ронять.

Сеггар сидел возле братского шатра на санях. Слушал море, плескавшееся в гулких завитках раковины. Сегодня он вновь созывал главарей переселенцев. Убеждал исполчиться.

— Кощеи думают, мы с Ялмаком споримся, кому их дальше вести, — рассказал вернувшимся Крагуяр. — Их дело-де сторона: коли ратью не встанут, он и не тронет.

— А сказывали, что он ими разбойной шайке за наши головы уплатил?

— Сказывали. Не верят.

Ильгра оглянулась на Светела:

— Надо было по-твоему сделать. Только не в чистом поле на позор выставить, а здесь. И у Ялмака двое убыло бы.

— Не люблю кощеев, — ворчал Гуляй. — Добрый купец за товар смертный бой принимает, а эти себя отстаивать не хотят! Деды свободы не удержали, и внуки туда же. Утки бескрылые! Хлевок давно сгорел, а всё летать не попробуют! Знай хозяина ждут!

Он по вершку осмотрел свой лук. Привязал к запасной тетиве новые надёжные петли. Перебрал стрелы в обоих колчанах.

— Незамайка! Ногу поправишь?

Светел с готовностью сел рядом, наложил обе руки на больное стегно. Погнал вон злых багровых червячков, норовивших угнездиться возле кости.

— Стой, нога, упорно, носи безустально, сягай машисто… Дядя Гуляй, а Непогодье что говорит? Его вроде слушали?

— Ему сразу припомнили, как связанный сидел, а мы выручили. Да вон он, сюда идёт.

Непогодье тянул ручные салазки, полные дров.

— Прими, воевода. Всё веселей перед боем ночь коротать.

У Сеггара на коленях лежал двуручный косарь. Длинный, тяжёлый, с жестоким зубом у конца леза. В мечах косарь — как в топорах колун: даже ненаточенный по чём попадёт, то пополам и развалит. Шлем не шлем ему, броня не броня! А Сеггар свой страшный клинок ещё и точил. Выглаживал Орлиный Клюв камнем. Проверял, сбривая волоски на запястье.

— Себе дров оставил? — спросил он, кивнув на салазки.

Непогодье отмахнулся:

— Ялмака с поля собьём, новые будут. А не собьём, не занадобятся. — Помолчал, помялся, спросил: — Дурёху мою, случаем, не видали? Сына проводил, и сноха ни дать ни взять в кротовину канула.

— А у нас почто ищешь? — спросила лукавая Ильгра. — Мыслишь, опять с Незамайкой нашим милуется?

— Да ну вас, охальников. Курица бессмысленная, поди, за Неугасом удрала. Мало ли, вдруг след находили…

— Ты, батюшка свёкор, зачем смелую девку хулишь?

— Затем, что могла бы в ратный день пригодиться. Раны повивать, стрелы вытаскивать.

Витязи оживились.

— Правда, что ли, стрелы умна вынимать?

— Сам видел.

— И наконечник не упустила? А зажим где взяла?

— Веточку расщепила…