Братья

Мглистый морской окоём как будто качнулся, на мгновение став ближе. Там яичной скорлупой ломался двухсаженный лёд, исполинской лузгой дыбились осколки, отмечая путь катящегося к берегу вала.

Море пришло!

Дорогу, пролёгшую старой отмелью, прежде никогда не захлёстывало, но кто, слыша голос великой волны, упомнит об этом? Скопище ничтожных существ, затеявших на огромной снежной земле бессмысленный спор, просто смело. Марнавины повольники сразу кинулись к скалам. С ними удрала половина кощеев, прочие отхлынули к санному городку, к своим семьям. На поле остались сеггаровичи, стойкие ялмаковичи вокруг знамени — и Непогодье, которого никакая сила не оторвала бы от убитого сына.

Красные налатники упрямо стягивались боевым строем против бело-чёрных. Видя это, кощеи по одному стали оглядываться, поворачивать с полпути.

Лёд громоздился всё выше, всё ближе, берега достигал громовой треск, рёв, чудовищный скрежет…

Сквозь эту грозную песню внезапно пробился голос рога. Сперва лишь эхом, отразившимся в отвесных сколах быков. Потом — ближе, слышней.

— Сенхан?.. — едва поверил своим ушам Неуступ. — Сенхан!

Лишень-Раз тоже услышал. И тоже в недоумении оглянулся на пережабину. Каким образом?.. Что за хитрость?..

Ещё миг… проход меж обрывами Сечи и ближним быком изверг морскую дружину. Люди Сенхана, мало привычные к лыжным переходам по суше, сделали невозможное. За двое суток покрыли сто вёрст. Тотчас распознали своих, чужих — и без размышлений кинулись в бой, на ходу смыкая щиты. Киянская волна лишь ободрила корабельщиков. Резкий ветер парусом надувал знамя Косатки, трепал красный шёлковый хвост на шлеме воеводы. Сенхан не просто послал воинов — он сам их возглавил. Какие зароки о море и суше, какое что, если брату помощь нужна?

Море пришло!

Уже вытягивая секиру из поясного чехла, Сенхан кого-то поймал за плечо, рывком убрал за себя. Расстояние и мешковатые кожухи равняли всех, но побежку было не спутать.

Избава!..

Она вправду пустилась догонять жениха. Увидела место, где скрутили избранушку. И… довершила его путь. Подняла ношу, оброненную Хвойкой и Неугасом.

Исход боя стал очевиден. Сейчас Железную не просто отбросят. Её выпотрошат. Затопчут. Бросят без погребения.

И воевода, опоздавший к завоеваниям, вместо Кровавого моста выбрал Позорные ворота. За ними как-никак жизнь. Пока она длится, можно взять новую добычу, стяжать новую славу… Щука наклонилась вглубь суши: Лишень-Раз отступал.

Но бывало ли, чтобы он не сказал последнего слова?

Светел увидел, как Ялмак обернулся к наседающим Царским и…

Этот бросок топора, когда рука будто вытягивается на двадцать шагов… рубит, словно чурбак на колоде…

Сеггар!!!

Лишень-Раз едва начал стремительный взмах, а Светел уже знал, чем тот завершится. Дальше он не думал, лишь действовал. Его бег не оставил следов на снегу: видевшие клялись потом, будто он пропал в одном месте, возникнув сразу в другом. Перехватить бы топор, отправить назад… ох, не с Ялмакова броска. Светел сделал единственное, что успевал. Схватил воеводу сзади за плечи, повернул.

…Удар…

Неодолимая сила вдвинулась в спину. Гусли чуть слышно вскрикнули и умолкли, разрубленные с чехлом. Тяжёлое лезо, пущенное убить, навсегда порвало струны, проняло обои ножны, скрестилось со сталью клинков… не одолев, углом вошло в тело вместе с кольчугой…

Боли не было.

Полыхнуло белое пламя. Светел падал нескончаемо долго, подхваченный множеством рук. Снег принял его ласковей домашнего тюфяка. Он увидел Крыла: тот что-то объяснял Неугасу, бережно державшему Пернатые гусли. Увидел Хвойку. Отрок, не ставший витязем, возвращался домой с похвалой и наградой от Сеггара. Возник Весел, протянул искру славнука. Светел обрадовался, хотел взять, канул во мрак. Несколько мгновений он ещё слышал знакомый плач, осязал на лице горячий, влажный язык, почему-то с запахом крови. Потом и это ощущение отдалилось, угасло.

— Аодх… — бормотал умирающий Оскремёт. — Истинно… Аодх…

Никто не внял ему. Волна, пришедшая из киянских пучин, вздыбилась над береговой отмелью. Тяжёлая, страшная, наполовину из воды, наполовину из битого льда.

Ей навстречу не обернулся лишь Непогодье. Кощейский вожак стоял на коленях, стискивая одной рукой мёртвого сына, другой — плачущую Избаву.

— Дитятко… доченька богоданная…

Велела же судьба чёрной девке, дурнушке-захребетнице, из постылой снохи стать ему единственным на земле родным существом!.. За гневом стихии жалобу Непогодья слышал лишь сын, бестелесно обнимавший всех троих: отца, любимую — и крохотный росток внутри её тела.

Земля снова подвинулась. Волна сотрясла торосы. С гулом, грохотом и шипением залила снег почти до санного огорода.