Братья

– Ну, вот что, милая… Обогрейся, коли уж пришла, у костра, да и ступай себе по-здорову. А уж мед там или еще что в своих землях я сам возьму, коли надобно будет.

Первак был осторожен, и понимал, что под видом нищенки к костру могла забрести не только нечисть. Прогонишь такую вот, а по весне не дождешься урожая – обидел берегиню.

Женщина, назвавшаяся Любавой, со вздохом скинула медвежью полость. Блеснула толстая Мишату коса, в которую вплетена была алая лента. Только на висках, там, где пряди сами собой завивались кольцами, их прихватил иней. Оттого и показалась сперва женщина старухой. Сверкнули большие синие глаза, появился румянец на щеках. Нет, вовсе не безобразна оказалась лесная гостья. Некоторые холостые парни уже присматривались попристальней: не пригласить ли ее на постоц к себе. На спине же у Любавы оказался не горб, а кузовок. Заглянув всего, все, кто стоял рядом, вновь ахнули – в плетеном кузовке мирно спали два младенца, закутанные в пуховые платки. Женщина поспешно поставила котомку поближе к огню. Малыши даже не проснулись.

Первак уже хотел гнать ведьму с ее подкидышами, – оставит вот так свое отродье, рости потом. Но тут почувствовал на плече руку Витенеги. Первак и не слышал, как она подошла к нему с маленьким сыном на руках. И остановила гневные речи, уже готовые сорваться с губ старейшины.

– Конечно, милая, ты можешь остаться – Заговорила Витенега, взглянув украдкой на грозного мужа. Первак не мог отказать ей – не так часто супруга просила его о чем-то. К тому же умница-жена шепнула ему на ухо: – Дед Плишка уже седьмицу, как переехал к своей мужатой дочери в город, а домишко его стоит пустой, за речкой… Все равно по весне сам развалится, если половодьем не снесет…

Любава кинулась целовать руки спасительнице. Та же, благосклонно приняв благодарность, склонилась над спящими малышами.

– А это у тебя кто? Мальчишки? Оба? Счастливая! Я вот пятерых дочек мужу родила, прежде, чем подарить сына, наследника. Мы уж и не ждали, когда я рожала. А он вот какой родился… Нежданушка. А ты своих богатырей как зовешь?

– Этот, который темненький, Мишата. Он, как заплачет, словно медвежонок ворчит. А этого рыжего Вольгой зову. – Было видно, что Любаве невмоготу разговаривать с любопытной Перваковой женой – ее била дрожь, так что зуб на зуб не попадал, а глаза едва слипались. Но как отказать заступнице, по слову которой только и оставили ее в тепле?

По счастью к женщинам, склонившимся над мальчишками, подошел Первак – звать к столу, накрытому в общинном доме. Каких только чудес не было на том столе! И жареные каплуны, начиненные грибами и травами, и печеный вепрь – охотники специально добыли в лесу сверепого зверя. Горой стояли лоснящиеся маслом блины, вкусно пахло медовыми пряниками. Поблескивали бока кувшинов с квасом, медом, молоком. Любава поставила на стол свое угощение – золотистый мед в сотах и лист кисло-сладкого, пахнущего земляникой, леваша.

Так Любава с сыновьями осталась в Рябиновом Логе. Ее, раз уж старейшина позволил остаться в селении, позвали за общий стол. Соседом ее оказался молодой рыжеволосый парень. Могучие плечи, мозолистые руки и запах каленого железа, который не смывался даже в доброй бане, березовым веником, выдавали в нем кузнеца. Как бы невзначай, передавая Любаве добрый ломоть хлеба с маслом, он коснулся ее бедра. Любава встрепенулась, но тут же поняла, в чем дело, и улыбнулась парню.

Даже за столом молодой кузнец не расставался со своим молотом. Сейчас, ненароком коснувшись им лесной гостьи, он убедился, что она действительно человек, а не какая-нибудь нечисть. Ведь злые духи не выносят прикосновение к огню и металлу, а кузнечный молот, которому подчиняется раскаленный металл, священен вдвойне.

Праздник катился своей чередой. Кузнец, потеряв интерес к Любаве, разговорился и румяной темноглазой хохотушкой, сидевшей напротив. Было видно, что девушка ему нравится. Любава пару раз ловила на себе встревоженный взгляд

Любаве едва хватало сил сидеть от усталости. Но и за столом следили за ней Витенега с Перваком. Почувствовав пристальный взгляд, Любава отломила краешек от румяного каравая, откусила. Теперь ее можно было не опасаться. Да и ей тоже. Хлеб священен. Преломлявший его уже не прохожий – гость. И хозяева уже не могут причинить ему вред. Впрочем, и самим им больше опасаться нечего. Запив хлеб горячим молоком с медом, Любава поспешила в тот домишко, который ей отвели под жилье. Дом деда Плишки, местного гончара, стоял за речушкой и был далеко не нов. С тех пор, как дочь Плишки уехала с мужем в другую деревню, а жена умерла, старику невмоготу было ухаживать за своей хижиной. Домишко постепенно уходил в землю, рассыхался, а оставшись без хозяина и вовсе едва не развалился.