Братья

Новое имя… Когда рождается младенец, мать с отцом дают ему первое имя – оберег от беды, хворей-напастей да дурного глаза. И хранит он дитя вернее, чем хитрый узор, вышитый по подолу детской рубашонке. Но имя, как и одёжка, становятся человеку малы. Как обретают ясность черты, становясь подобием материнских или отцовских, так же проясняется характер человека. И тогда уже ему нужно новое имя, пригодное для взрослой жизни. Вряд ли дрогнет перед врагом вой по имени Храбр. Вряд ли останется без жениха светлоокая Краса. Правда, случается порой, что отец или мать в сердцах дают ребёнку неласковое назвище. И мыкают всю жизнь горе-злосчастье Нелюбимы с Нежданами.

Но тот покачал головой, и проговорил глухим, севшим от испуга голосом:

– Не мне давать тебе имя. Сам хозяин лесов пришел тебя приветить. Быть тебе Мишатой. По нежданному твоему гостю.

Нареченный Мишатой поклонился, и поспешил по другой тропинке, широкой и утоптанной, обратно, туда, где ждали мать и брат. И жарко натопленная баня. И веселый праздничный пир. Обратная дорога показалась ему короче. Лес уже не казался мрачным и незнакомым. Ночные тени отступили, начиналась хлопотливая дневная жизнь. Завела свою звонкую песенку синичка, мелькнула в ветвях любопытная белка, провожая маленького гостя. Вековые ели расступились, и меж их ветвей проглянули первые лучи солнца. Вот под ногами вместо тверди оказался лед, сковавший реку. Мальчишка помахал рукой, зная: с того берега, от костров, уже разглядели черную точку, показавшуюся из леса. Отдышавшись, Мишата прибавил шагу, и вскоре мать уже обнимала улыбающегося мальчишку, а брат сунул в руки кружку с горячим питьем.

– Как звать-то тебя теперь? – Мишата пристально вглядывался в лицо брата: изменилось ли в нем что-нибудь с новым именем? Изменился ли он сам?

– Пращуры судили Вльгой называться. – с широкой улыбкой отвечал тот. – А тебя?

– Мое имя теперь Мишата. – улыбнулся он в ответ.

Вечером начался широкий, щедрый, на все городище, праздник. До самой полуночи не смолкали над рекой веселые голоса, песни и смех. Пращуры и боги светло улыбались, глядя на удалое веселье. Мишата с Вольгой, вдоволь накатавшись на ледяных горках, лакомились сладкими пирожками у жаркого огня.

День был такой, какие случаются только на излете зимы. Снег схватился льдистой искрящейся коркой, по синему небу весело катилось солнечное колесо. Птицы, чуя скорый приход весны, весело перекликались.

Любава с самого утра выпроводила сыновей в лес – поискать под снегом перезимовавшую клюкву, насобирать шишек на растопку. Братьев второй раз просить не пришлось. Сунули за пазуху по толстому ломтю хлеба с маслом, подхватили легкие лыжи, подбитые лосиным мехом, да и были таковы. Однако солнце уже стояло над соснами, хлеб был съеден, а лукошки по-прежнему пусты. Они обошли все известные им ягодники, но они уже стояли пустые.

– А если на дальних болотах посмотреть? – Вольга искоса посмотрел на брата.

– Можно бы… да далеко ведь.

– Это пешком далеко. А на лыжах вмиг обернемся.

Лыжи у братьев и впрямь были отменные. Легкие, верткие, на лосином меху. Мишата, поразмыслив, кивнул, и легкий Вольга унесся вперед. Мишата помотал головой, и не спеша пошел следом.

Идти по проторенному пути было привычно и легко. Верные лыжи словно пели: «Бысс-трей, бысс-трей», оставляя за спиной две ровные полосы. За плетёным поясом верный охотничий нож. Утром, перед тем, как отправиться на посвящение, Мишата испытал его – несколько раз кинул в столб, стараясь попасть в темнеющий сучок. Острие глубоко вошло в твёрдое дерево. Доброе лезвие запело, трепеща. Тёплая куртка на волчьем меху не давала морозу добраться до тела. А вскоре от быстрого бега, от предвкушения испытания, схватки, под тёплой одёжей стало жарко.

– О чем задумался? – Вольга потряс Мишату за плечо.

– А? Да так… Почему матушка грозы боится?

– Она как-то говорила, мол, горели мы. Раньше в другой деревне жили, а потом погорели, и пришлось сюда податься.

– Странно все это. Сколько раз расспрашивали ее, все вздыхает, да молчит.

– Может, об отце вспоминать не хочет? Может, он тогда при пожаре погиб?

Вольга не любил долго говорить о печальном. Наклонился, сметая снег с кочки, и тут, наконец, обнаружил под толстым белым покрывалом красавицу-клюкву. Твердую, ярко-алую, сладкую от мороза. Разговаривать стало некогда – братья занялись делом. Вскоре их туески наполнились крупной отборной ягодой.

С полными лукошками они, гордые добычей, хоть и продрогшие до костей, возвращались домой. Вольга, как всегда, унесся вперед. Мишата мерно шел за ним, экономя силы. Им оставалось пересечь небольшой овраг, по дну которого летом бежал ручей. Этот овраг заканчивался почти у самого их дома.

Мишата немного помедлил, прежде чем скатиться на дно ручья. Он знал, что Вольга обычно скатывается дальше – там, где склон повыше и круче. Сам он тоже любил покататься с горы, но сейчас, возвращаясь домой с лукошком клюквы, опасался рассыпать ягоду, и спустился по пологому невысокому склону.