Братья 2. За закрытой дверью (СИ)

Глядя Диме в глаза, возвращаю трусы и шорты на место. Не сказала бы, что он зол, как прежде, чувства вины тоже не прослеживается.

– Уебок, – говорю я.

– А где «любимый»? – надувает губы Дима.

Он так и не надел джинсы. Прекрасно вижу татуировку на его ягодице, которую набил при мне в Берлине. Месяц, пронзающий два черепа насквозь. Дима называл его обетом верности мне. Впервые задумываюсь над тем, что он действительно может считать смерть альтернативой любви.

Ухожу в ванну, потом заваливаюсь в постель и отворачиваюсь к стене. Совсем скоро кровать подминается рядом: он тоже пришел спать. Автоматически закрываю глаза и пытаюсь стабилизировать дыхание. Дышать сложно из-за чувства, которое забивает собой абсолютно все. Ненависти. Я ненавижу его не меньше, чем он меня, когда насилует. Искренняя ненависть – тяжелое чувство. Оно перехватывает дыхание и туманит сознание, притупляет все органы чувств. Оно дробит тебя в щепки, и вытравить его способно только другое, не менее разрушительное чувство, и я не про любовь. Мою ненависть убивает страх. Они взаимозаменяемы.

Когда слышу вибрацию будильника Димы, открываю глаза из-за тревоги. Она умножается от вида наглого знакомого лица надо мной. Так Дима нависает, когда хочет поцеловать или не только поцеловать. Дыхание усложняет страх повтора. Неужели снова изнасилует? Я не вырываюсь, просто жду, и меня даже не пугает беспомощность.

– Давай сегодня без нервотрепки, м? Останься дома, вообще никуда не ходи. Это же несложно, правда? Будешь сегодня хорошей девочкой?

В горле ком. Если моя оболочка – это сплошной страх перед тем, кто должен вызывать чувство безопасности, внутри все иначе. Где-то в глубине все еще сидит другая Мира, Мира, которая плюнула бы в его самодовольную рожу или грызнула бы за губу. Одно дело, когда мужик вдавливает тебя в стену и имеет против твоей воли. Другое – сдаться и наступить себе же на горло. Своим взглядом Дима пытается выполнить две задачи: ускорить получение ответа и подтвердить, что знак угрозы ощутим.

– Да, – выдавливаю я.

– Вот и умница.

Дима сгибает меня с каждым днем все сильнее, он ждет заветного хруста. Справедливым будет заметить, что у него получается. Тем утром он не насилует меня и даже не ударяет, он уходит на работу. Я больше не ложусь спать и не потому что боюсь кошмаров. Неужели я дожила до того, что кошмаром стала сама моя жизнь?

Глава 12

Наверно, надо бы радоваться, что утром не отхватила новые синяки, мне же противно как никогда. Даже к зеркалу не подхожу, поскорее надеваю черную водолазку и брюки, только бы не найти новые пятна. Увы, когда умываюсь, замечаю два синих пятна на челюсти. Что же, это было ожидаемо. Сегодня особенно сложно справляться с суровой реальность, может, потому что вчера я прошлась по воображаемому противоположному миру. Нежность и жестокость. Забота и насилие. Андрей и Дима.

Пока Мишутка играет на коврике в детской с маленькими машинками, я отсаживаюсь подальше и молча плачу. Стараюсь не делать этого при ребенке, но сейчас сдержать слезы не выходит. Мне сложно признаться в том, что я застряла в клетке страха и ненависти. Когда моя жизнь стала такой? Все было замечательно так долго, что проще верить в то, что ложь происходящее сейчас, а не счастливое прошлое. Разве я могу быть жертвой домашнего насилия? Меня может насиловать мой собственный муж? Он может угрожать убить меня? Мне жалко себя, и я плачу, вытирая слезы рукавом.

Даже не замечаю, что ко мне подбежал Мишутка. Он протягивает крохотную ручку и гладит меня по ноге. Мишутке чуть больше двух лет, а он почувствовал, что мне плохо и пришел пожалеть. Смотрю на него не в силах сдержать поток слез. Сердце нанизывается на кол. Мне больно, что ребенок видит меня такой, хотя все внутри смягчается от огромной поддержки, полученной от маленького человека.

– Спасибо, Мишутка. Мама уже не будет плакать, можно я тебя обниму?

Он сам меня обнимает, я глажу его золотистые кудряшки. Слезы на самом деле высыхают. Внезапный внутренний рывок перенаправляет страх в злость. Если до этого я ревела до судорог в теле, то сейчас до такого же уровня ненавижу. Да, когда думаю о себе, мне страшно. Я боюсь, что станет только хуже, боюсь снова нарваться на боль, боюсь остаться одной с ребенком на руках, а еще сильнее боюсь смерти. Когда думаю о Мишутке, мне тошно. Мой ребенок не должен этого видеть, он не должен переживать за плачущую маму и жить в токсичной обстановке. Лучше неполная семья, чем семья, где присутствует насилие.

Злость запускает механизм движения, и я хватаюсь за него, пока снова не парализовало страхом. Первым делом одеваю Мишутку, потом забрасываю в сумку документы ребенка, свой паспорт и свои деньги. В отдельной сумке всегда есть самые необходимые вещи Мишутки, если нам срочно куда-то понадобилось ехать. Беру и ее, теперь вызываю такси.

– Малыш, покатаемся на такси? Сегодня такое солнышко яркое. Пойдем на улицу.