Братья

— Фей-Фей Чен, вы приговорены Верховным народным судом к смертной казни, назначенной на сегодня по обвинению в антиправительственной деятельности.

— Но я не был в суде.

— Это окончательный приговор и обжалованию не подлежит.

— Я хочу жить! Я готов признаться во всем!

— Признание ничего не изменит.

— Пожалуйста, дайте мне увидеться с семьей и друзьями в последний раз. Я имею право на несколько дней отсрочки.

На огромном дереве, выбранном для проведения казни, уже собралась стая крикливых ворон, жаждущих крови. На каменных лицах правительственных репортеров не отражалось никаких эмоций и чувств. Их было трое, и только они могли стать свидетелями этого момента, чтобы сделать страшные снимки казни и опубликовать их потом в центральных газетах.

— Пожалуйста, репортеры, сделайте что-нибудь! Я невиновен! — умолял их Фей-Фей, упав на колени.

Еще один солдат толкнул его ногой в спину, и Фей-Фей упал лицом вниз. Вокруг поднялась туча пыли. Наступив тяжелым армейским сапогом на спину Фей-Фея, солдат дважды нажал на спусковой курок. Голову Фей-Фея разорвало, и куски мозга разлетелись во все стороны. Его тело вздрогнуло в последний раз, и он умер.

Защелкали фотоаппараты, снимая последний момент его жизни.

ГЛАВА 60

1986

18 июня, ТЮРЬМА СИНЬЦЗЯНЬ

На рассвете дверь моей камеры кто-то открыл резким ударом ноги, и меня вывели; Тай Пинь заплакал. Охранники втолкнули меня в камеру пыток и привязали к металлическому столу. Офицер ходил взад и вперед, заложив руки за спину, затем показал на магнитофон, стоявший рядом.

— Признайтесь, что вы никогда не знали Шенто, что сами все это придумали, — приказал он.

— Мой язык говорит только правду и никогда не лжет, — ответила я твердо.

— В последний раз.

— Вы теряете время. — Я плюнула в него.

— Если вы не признаетесь, то никогда больше не заговорите, — предупредил он, вытирая лицо.

— Мне не в чем признаваться! — Я попыталась плюнуть снова, но во рту пересохло.

— Хирург! — Офицер позвал человека в белом халате и перчатках. — Заставьте ее замолчать. Я хочу, чтобы эта красавица лишилась своего ядовитого языка.

«Лишилась языка?» — Я оцепенела от ужаса.

— Не трогайте меня! — закричала я.

Шприц без предупреждения вонзился в мою руку.

Мой рассудок затуманился, зрение утратило остроту. Теряя сознание, я увидела, как хирург протянул руку, разжал мне челюсти и потянул за язык.

Я попыталась укусить его, но у меня не было сил. Я хотела кричать, но не слышала ни звука. Потом в его руке блеснул скальпель. Я не почувствовала боли; мне показалось только, что я оцарапала язык о стебель тростника. Внезапно в горло хлынула кровь, я поперхнулась и стала задыхаться.

Потом я уже ничего не чувствовала.

ГЛАВА 61

Когда фотографии казни Фей-Фея и отрезанного языка Суми были опубликованы во всех центральных газетах, нация погрузилась в печаль, уныние и злобу. Тихоокеанский берег обложило темными густыми тучами. Капли дождя безжалостно били по верхушкам деревьев, раскачиваемым ветром, волны ревели, как рассерженные тигры, угрожая поглотить города и деревни на побережье. Дети перешептывались тоненькими голосами, не понимая, почему родители ходят такие хмурые. Оказывается, им было достаточно показать фотографии жестокой расправы.

— Значит, можно лишиться языка, если говоришь правду? — спрашивали они ошеломленно.

— И головы тоже. — Родители уже и сами перестали понимать, как теперь надо жить и что есть правда.

Лежа на полу гостиницы в Фуцзяни, я плакал, пока не высохли слезы. Дьяволы! Настало время для революции.

Четким почерком я написал пламенное воззвание ко всем лидерам отделений демократической и других братских партий, созданных за последний год. «Время пришло!» Я писал, призывая всех патриотов Китая выйти на улицы. Правительство могло заставить замолчать одного или двух, но если бы вышли миллионы, оно бы содрогнулось. Я убеждал всех собраться на площади Тяньаньмэнь в следующее воскресенье, где я возглавлю голодную забастовку против правительства, которая продлится до тех пор, пока правители не сядут с нами за стол переговоров.

Мое послание было немедленно скопировано и разошлось на рыночных площадях, вокзалах, автобусных остановках, в школьных столовых всех больших и малых городов. Мои слова зажгли огонь надежды. Люди, опечаленные жестокостью, осмелились говорить грозные слова. Страх уступил место мужеству и желанию бороться. На улицах и стенах административных зданий появлялись антиправительственные лозунги. Студенты уходили из аудиторий, преподаватели следовали за ними.

Города, мерцающие в летнем зное, были убраны в белые и черные цвета: в знак траура по Фей-Фею. Невыразимая жестокость, с которой лишили языка самого красноречивого автора молодого поколения, подняла людское негодование на небывалую высоту. Молодежь требовала перемен и жаждала отомстить преступной власти за средневековую жестокость. Они хотели смерти полковника Шенто.