Братья

За два дня произошли сотни столкновений с полицией. На третий день вооруженная охрана на любую толпу смотрела с подозрением. На четвертый день, в субботу, из региональных частей прибыло подкрепление, а вместе с ним — и зарубежные СМИ. В воскресенье студенты и молодые рабочие до отказа заполнили древнюю площадь Тяньаньмэнь. Флаги университетов и фабрик реяли на ветру. Здесь поставили палатки, многие объявили голодовку. К полудню на площади сидели, кричали и пели около полумиллиона человек.

Лан Гаи, глава студентов Пекинского университета, возвышался на парте в центре площади, держа в руке мегафон; его окружали десять тысяч человек, все в белых рубашках с черной повязкой на правой руке или на лбу. Лан Гаи запевал одну песню за другой, и студенты дружно подхватывали их.

На западном краю обширной площади университет искусств соорудил импровизированную сцену из нескольких столов. Лидеры студентов произносили воодушевляющие речи, здесь критиковали прогнившие маоистское правительство, военных, которые сражаются с собственным народом, здесь призывали бороться с деспотами до последней капли крови. В восточном секторе площади металлургический университет соорудил копию статуи Свободы, обернутой красным флагом. На северном — ребята из сельскохозяйственного университета изобразили огромную фигуру кровожадного полковника Шенто, державшего в руках крохотную согбенную фигурку председателя Хэн Ту. Весь день на площади разносились одни и те же призывы: «Долой Шенто! Долой Хэн Ту! Верните язык Суми! Помните о Фей-Фее Чене! Свободу, свободу! Даешь демократию!»

Песни и крики беспрестанно вздымались, как волны. Десятки тысяч горожан ехали на велосипедах к площади, чтобы своими глазами увидеть, как бросают вызов коррумпированным, трусливым правителям.

Старик с птичьей клеткой на руле велосипеда крикнул студентам:

— Идите домой и поешьте. Вы не победите. Ничего не изменится от того, что вы несколько дней будете голодать.

Никто не обратил на него внимание. Он поехал дальше по своим делам.

Лан Гаи обходил площадь, разговаривал с товарищами. Они крепко пожимали друг другу руки, как истинные революционеры, и обнимались, словно перед боем. Чокались стаканами воды, как будто это было вино. Пели песни о Лон Марше. Каждое молодое лицо было сияющим солнцем, каждое сердце — бурлящим морем. Сотни флагов реяли на слабом полуденном ветру.

Полицейские стояли по краю площади; некоторые разговаривали со студентами, другие делились с ними водой. Но влиять на события могли не рядовые солдаты на площади, а скорее те, кто отдавал им приказы.

Где же был их командир?

Настроение на площади явно шло на спад, но потом фабричные рабочие, сотни молодых людей в белой и синей форме, привезли на грузовиках бутылки с водой и емкости с чаем. Они разливали напитки, обнимались, пожимали друг другу руки. Повсюду раздавались призывы к борьбе. И выкрикивались лозунги.

Военный вскочил на кабину грузовика и закричал в мегафон:

— Молодые люди, пожалуйста, разойдитесь мирно! Освободите площадь! Возвращайтесь домой, в школы и институты! Правительство вас услышало. Вы заявили о своих требованиях. Теперь пора прекратить незаконную антиправительственную демонстрацию. Если вы сейчас послушаетесь, то не понесете никакой ответственности!

Толпа, сохранявшая относительное молчание, теперь разразилась криками:

— Долой убийцу Шенто!

— Верните язык Суми!

— Верните жизнь Фей-Фею!

Гудение мегафона утонуло в их возгласах.

В сумерках я вышел из толпы и взобрался на шаткую сцену из столов перед портретом председателя Мао. Ее тут же окружили репортеры ведущих мировых телекомпаний, но из-за шума стрекота камер было ничего не слышно.

Студенты хлынули ко мне, кричали, скандировали: «Свобода, свобода!»

— Тишина! Тишина! — призвал Лан Гаи в мегафон. — Речь, речь!

— Друзья мои, патриоты, борцы за свободу, я здесь, я с вами! — хриплым голосом начал я. — Я не ел со вчерашнего дня и не буду есть и дальше, пока эти демоны не прекратят издевательств… — Крики, аплодисменты на миг заглушили мои слова. Набрав в легкие воздух я продолжал: — Нам нужны ответы, а не жалость! Мы хотим власти для народа, а не тирании. Жизнь Фей-Фея и язык Суми не должны стать напрасными жертвами! Мы не сдадимся, пока на наши вопросы не ответят и не выполнят наши требования!

Скандирование лозунгов возобновилось, надежда вернулась, началось всеобщее ликование.

Занялась заря. Рука об руку молодые китайцы сидели на холодной земле, задремав посреди вчерашнего мусора. Им снилась еда, которой у них не было. Сложившись в позе эмбрионов, студенты не желали распрямляться; глаза их ввалились от донимающего чувства голода, которое не отпускало их ни на минуту. Это поколение, в отличие от их родителей, не привыкло слушать урчание пустых животов. У них всегда было больше еды и меньше забот. Они выросли в благополучных семьях, где единственный ребенок являлся повелителем в своем домашнем королевстве. И теперь они держали голодовку. Они пили только воду, чтобы жить и быть начеку.