Братья

В первую неделю я обгорел и стал похож на вареного краба. Во вторую неделю моя кожа облезла подобно змеиной шкуре. К третьей неделе я щеголял загаром и походил на блестящего морского угря, особенно когда пот покрывал меня с головы до ног. Мне исполнилось всего семнадцать, но я был высокий, с широкими плечами и узкой талией, как и мой отец. Мне побрили голову, как и другим заключенным, но мои властные черты стали выделяться еще заметнее. Но больше всего на других производила впечатление моя работа. Когда другие шли, я бежал; когда они бежали, я летел. Я был первым по количеству вывезенного грунта на влажную землю. Наблюдая за медленным передвижением утомленных рабочих, безрезультатно снующих взад и вперед, я рискнул предложить главе охраны выстроить всех рабочих в линию и передавать ведро друг другу «по цепочке»: в этом случае работа пойдет намного быстрее, а лентяи не останутся незамеченными, так как сразу нарушится процесс. На следующий день людей выстроили в десять линий, простирающихся от холма к морю. Аналогичный объем работы стал выполняться в три раза быстрее. Я подбадривал людей песнями горнорабочих, когда передавал им чашки чаю по цепочке. Мой энтузиазм подействовал даже на охранников, которые обычно били нас. Они пели вместе с нами, и некоторые даже предлагали мне сигареты во время перерыва.

Другое судебное заседание по моему делу состоялось девятью месяцами позже. Государственный обвинитель без всякого выражения прочитал состав преступления: «Три убийства и попытка бегства от правосудия».

Тот же самый судья зевал во время обвинения. Затем, дразня воскоподобного государственного прокурора, он хвалил мою усердную работу. Я был счастлив, что мое трудолюбие было замечено, но разочарован, когда судья объявил, что дело будет пересмотрено еще через три месяца. Мол, за это время он свяжется с исправительным учреждением для получения дополнительной информации, чтобы проверить мое преступление.

Когда до третьего пересмотра судебного дела оставалось всего несколько недель, я начал беспокоиться. Мне предстоял самый большой суд в моей жизни. Я твердо верил, что правильно сделал, убив тех насильников. Я полагал, что у меня был чрезвычайный случай, и если бы я мог убедительно представить его толстому судье, то, возможно — хотя и не обязательно — судья выслушает причину и, взвесив доказательства, решит дело в мою пользу.

Используя свое обаяние, я попросил охранника своей камеры взять в библиотеке все книги, какие он только сможет, по уголовному кодексу Китая и все, что когда-либо было написано по уголовному праву. То, что принес охранник, оказалось весьма скудным. Одна книга по уголовному кодексу была неправдоподобно тонкой и выглядела так, будто ее жевали крысы и в ней жили термиты. Но то, что я прочитал в ней, оказалось даже более тревожным. В предисловии говорилось, что преступник, когда-либо арестованный по подозрению или косвенным уликам, обязан сам доказать свою невиновность. Он считается виновным, пока не будет доказано обратное. Самозащита является лишь слабой тактикой, которую не любят судьи. Помимо права судьи выносить заключительный приговор, он также обладает правом проводить расследование, чтобы собрать улики и выстроить дело по своему усмотрению. Судьи были богами в этом случае. Жить мне или умереть, зависело от прихоти этого толстого хама — от этой мысли я задрожал.

Я пролистал процедурные вопросы и быстро обратился к части «Смертельные казни». Я не удивился, обнаружив, что, если я обвинен в трех убийствах, мой приговор — немедленный расстрел. К тому же я должен был возместить стоимость пуль. Еще, к моему огромному облегчению, я обнаружил, что насильник также карался смертной казнью. Во мне зародилась надежда. Я действительно убил этих трех ублюдков, чтобы спасти жертву насилия. Меня должны были похвалить, так как я сэкономил стране не только пули, которые могут быть использованы для ее врагов, но также и избавил от утомительных судебных слушаний. Я был уверен, что судья выслушает мою просьбу и отпустит меня, если у него будет свидетельство от Суми, жертвы насилия. Но как я могу получить его?

В тусклом свете луны я достал огрызок карандаша, который украл у дремлющего охранника, и накарябал на грубой туалетной бумаге письмо девушке, по которой тосковал днем и ночью.

Дорогая Суми,