Братья

К его удовольствию, дурашливость погасила гнев. Если бы кто-то видел это со стороны, он бы непременно смутился, но площадь была пустой. И представление продолжилось.

— Вот так-то, брат, — карабкаясь наверх, говорил Аво. — Дай-ка я немного поправлю это дело, чтобы ты снова сделался молодым.

С этими словами он наступил на бронзовую складку на штанине Кирова и потянулся, чтобы достать кончиками пальцев головы памятника и смахнуть снег.

— Вот так, старый товарищ, — выдохнул Аво. — Старость тебе не идет, будь то голубиное дерьмо или снег. Я останусь с тобой, чтобы сохранять твою молодость. И не жалей меня — ведь я влюблен!

Аво снова рассмеялся и решил завершить свой номер поцелуем. Он обхватил бронзовое лицо обеими руками, подался вперед… и обнаружил закатанный в ноздрю памятника конверт.

Позже, рассказывая эту историю, Мина припомнила один разговор, который состоялся у горнолыжного подъемника. Как ей сказал Аво, он мечтал стать национальным героем, когда был мальчишкой и входил в команду олимпийского резерва. «Я не мог представить ничего лучше, чем когда тебя узнают на улице незнакомые люди. Но теперь у меня есть идейка получше».

Больше всего Мину заинтересовало откровение о незнакомых людях на улице. Раньше у нее была точно такая же мечта. И еще ей нравилось быть первой. Аво уверил ее, что он до сих пор не утратил состязательного духа, но здесь не так много возможностей, чтобы доказать свое преимущество. Затем Аво признался, что при всем этом испытывает чувство неловкости, если незнакомец подойдет к нему на улице. «Ну и что в этом такого? — отвечала Мина. — Ты стыдишься самого себя? А я вот хочу всего. Хочу и тебя, и любви со стороны окружающих. Тебе смешно, но это так. Я не хочу выбирать». Она засмеялась, но не потому, что была так уж уверена в своих словах, а чтобы убедиться, что Аво слушает ее. «Может, это слишком жирно — сразу все?» — спросила она. Теперь уже Аво развеселился: «Что, хочешь бросить меня?» — «Кировакан — это мой город, — ответила Мина. — И если я захочу, чтобы ты ушел, ты и уйдешь». Аво обнял ее. «Но если хочешь остаться — оставайся».

Может, и хорошо, что камень в кольце оказался ненастоящим. И решение уйти уже не казалось Аво нарушением собственной клятвы. Клятвы? Не была ли его преданность Мине ненастоящей, как искусственный каучук у них на фабрике? Или его манила Америка, которая уже была не миражом, а почти состоявшейся реальностью, что подтверждала американская виза, присланная в плотном конверте вместе с квитанцией об оплаченном авиабилете? А может, он скучал по брату, двоюродному или какому там, которому было плевать на любовь окружающих, который, как думал Аво, посвятил себя героическому делу, который говорил, что правильное понимание истории — не менее важно, чем материальные ценности.

Вполне вероятно, что Аво, как его и учили, считал, что всякий мужчина — мужчина-армянин — должен забыть о своем сердце ради большего.

Может быть, ему тяжело было носить в себе правду о Тигране, а еще тяжелее было то, что он не мог поделиться этим с Миной. Или же (Аво постоянно размышлял об этом) он только притворялся, что любит ее. Скорее это была нелепая, детская любовь — ведь их отношения стали серьезными только с октября…

Уехать — без размышлений, бездумно — просто. Сел в автобус, и все дела.

Аво решил уехать на следующий день. Единственный автобус до Еревана уходил сразу после рассвета. И если он опоздает, то уже не уедет никогда.

Когда он вернулся с площади, Мина клевала носом. Она лежала на диване, облитая голубым сиянием приглушенного телевизора.

— Ты не успел, — сказала она.

Аво опустился на колени и поцеловал ее в лоб. Мина, поморщившись, сказала, что у него холодный нос, но Аво повторил поцелуй.

— Кажется, семьдесят пятый будет великим годом, — сказала Мина.

Глаза у нее слипались, голос дрожал.

— Ну, если этот год будет не наш, то какой-нибудь точно будет, — ответил Аво.

— М-м-м, — промычала Мина. — Этот год будет нашим.

Всю ночь шел снег. Приехавшие туристы спали в выстроенных в горах домиках турбазы, чтобы утром отправиться к подъемнику. Из города базы не было видно. Аво вышел из дома и стал ждать автобуса. Он вспомнил, как впервые увидел подъемник из окна комнаты Рубена. Сиденья, что поднимались вверх на тросах, казалось, приветствовали его вступление в новую жизнь. Они поднимались и опускались, как бы ожидая, когда он сядет и направится к своим вершинам.

В Лос-Анджелесе снега нет, а здесь намело на полметра. Аво подумал, что автобус вряд ли сможет проехать, и перспектива застрять в городе привела его в такое замешательство, что свело живот.

Перед тем как уйти, он написал Мине записку, однако не стал вдаваться в подробности. Он не хотел, чтобы ее снова стали таскать на допросы.

Сначала маленький хилый, болезненный мальчик. Потом большой и высокий… Что у них может быть общего, кроме тебя, Мина Багосян?

Конечно, это не совпадение.

Он написал: «Я люблю тебя. Когда придет наш год, я скажу тебе».