Братья

— Мне доводилось спать в местах куда более неудобных, — улыбнулся Аво.

— У тебя поезд через несколько минут, — забеспокоился Галуст. — Давай отвезу тебя, если хочешь.

— Да ничего он не хочет, — вмешалась его мать. — Что, не видишь, что он поедет утром?

— Но мы же не можем заставить его остаться, если он хочет ехать, — возразил Галуст.

Аво присел на диван, покачался, словно проверяя его на прочность, а потом посмотрел на Мину:

— Ну, если я вам не помешаю…

Когда свекровь подошла, чтобы поцеловать ее на ночь, Мина сжалась, готовясь получить оглушительную взбучку на сон грядущий. Но услышала лишь одно:

— Спокойной ночи, девочка…

Конечно, он может сесть и на утренний поезд. Аво лег на диван в доме, который в иной жизни мог бы стать его домом. Он лежал, притворяясь спящим и думая о Галусте. У него есть дочь, которая могла бы быть его дочерью. Этот старый вдовец приехал сюда из Ленинакана, города, откуда он и сам приехал когда-то, а потом встретил Мину. Понимает ли этот человек, как же повезло ему с женой?

Музыка давно стихла, водка закончилась, вся семья спала, свет был выключен. Аво накрыл ноги одним одеялом, второе натянул себе на грудь. Он лежал и ждал дневного света, долгого прощания с Миной и ее семьей… Ее семьей — не его.

Но ждать дневного света не пришлось. В ночной тишине он услышал шаги, затем легкая тень приблизилась к полке со спиртным, налила сначала в один стакан, потом в другой.

— Придержи-ка дверь, — прошептала Мина, держа в руках по стакану.

Аво отбросил одеяла и приоткрыл дверь. Стараясь не шуметь, он вышел вслед за Миной. Сначала они миновали коридор, потом прошли лифтовой холл и, наконец, ступили на лестницу.

С крыши самого высокого дома в Кировакане открывался лучший вид на город.

— Слушай, весь вечер мы притворялись. Так, может, хоть сейчас побудем сами собой?

Дождь утих, внизу сияли огни.

— Что у тебя с лицом? — спросила Мина.

— Ты сама можешь представить.

— Прости. Просто я хочу быть естественной с тобой.

— Можешь. Должна.

— Странно снова тебя видеть. Думала, этого уже не будет.

— У тебя же все хорошо.

— Да, это так. Я люблю свою семью. Галуст меня только что на руках не носит. Мне действительно повезло.

— Тебе всегда везло.

Они выпили по глотку.

— Когда я увидела тебя в театре… — начала было Мина, но осеклась.

— Мина…

— Я не думала, что буду любить своего мужа. Я уважала его и решила, что буду просто заботиться о нем. Но он так хорошо относится ко мне и к нашей дочери, что я полюбила его. И теперь я уже никогда не смогу причинить ему боль.

— Мне бы самому не хотелось.

— Я хочу сказать, что ему почти шестьдесят. У него начались провалы в памяти. Родители говорят, что это пустяки, а вот сестра считает, что это признак серьезной болезни. Конечно, я переживаю за него, но вот появился ты, и у меня мгновенно созрело решение. Как только я увидела тебя в театре. Ты меня понимаешь, Аво? Я хочу быть с тобой, с тобой и — настоящей. Это звучит ужасно, но могу я быть по-настоящему искренней с тобой?

— Можешь.

— Ты тогда ушел, и я уже не надеялась вновь тебя увидеть.

— Мне сказали, что я, в принципе, могу выслать тебе приглашение, но я побоялся причинить тебе вред.

— Ты сказал, что наступит наш год. Я ждала. Ждала столько лет, сколько смогла.

— Мина, я не хотел подвергать тебя опасности.

— А я все равно ждала тебя. И теперь, если ты сможешь сделать для меня то же — подождать, возможно, мы проживем с тобой еще одну жизнь. И, быть может, мы…

— После Галуста.

— Не надо так говорить. Я не хочу даже думать об этом. Это ужасно…

— Ну а если он доживет до ста лет?

— Что же, нам будет по семьдесят. И мы начнем все сначала.

Аво рассмеялся.

Газ, подумал он, газ, наполняющий баллон. И сколько жить с этим баллоном?

Сколько надо.

— Ладно, — сказал он. — А пока я отправлюсь в Ленинакан. Попробую получить там работу с помощью Кнопки. Но мы будем видеться с тобой? Останемся друзьями?

— Я хочу быть с тобой по-настоящему, — сказала Мина, наклонилась и поставила свой стакан на пол.

— Я тоже хочу этого.

Мина выпрямилась и притянула Аво к себе за шею, чтобы заглянуть в глаза. Его шрам был поистине ужасен. Толстый валик над глазами… Она прикоснулась к нему — раз, другой.

— Больно?

Физическая боль может утихнуть. Но боль иного рода — никогда. Она будет грызть до самой смерти.

— Больно. Потому что они сделали одну бровь человеку, у которого их было две, — сказал Аво, и Мина рассмеялась. Снова взяла свой стакан, подошла к балюстраде и посмотрела на город, удивительно чистый и светлый даже в темноте. Приятно иногда видеть все как есть.

— В нашем городе его считают за героя, — сказала она. — Я имею в виду Рубена.

Аво выпил, ожидая, что она продолжит.

Она и продолжила:

— Сейчас он в тюрьме, но вот надо же — обрел статус героя. Мы почему-то можем уважать только мучеников.

Мина оглянулась на него:

— Ты слушаешь, что я говорю?

— Да, слушаю. Но я не знал, что его арестовали.

— Его арестовали не здесь, в Париже… Где ты был все это время?

Аво замялся и нехотя начал:

— У меня был друг в Америке. Как-то раз, давно, он отвез меня в одно место в пустыне Нью-Мексико.