Братья

— Пей, — сказалъ онъ и продолжалъ: — Въ настоящее время у нихъ много богатеевъ, большая часть которыхъ претендуетъ на шеи березовцевъ, и кулаковъ, которые обзываютъ своихъ же односельчанъ «чернядью». Сходомъ управляютъ именно эти высокопоставленные люди, а «чернядь», только приспособляетъ свою шею для сдачи въ аренду… Это именно последняя степень ротозейства. Все у нихъ ускользаетъ изъ рукъ, даже право распоряжаться собой. Вотъ именно это-то слюняйство и играетъ решающую роль въ появленіи и развитіи среди нихъ разнаго вида кулаковъ, и здесь оказывается, — я давно живу въ этихъ палестинахъ и могу похвастаться знаніемъ местныхъ мужиковъ, — оказывается ясно до очевидности, что березовцы, какъ самые коренные слюняи, никогда не мешаютъ зарожденію кулака, даже не замечаютъ его, какъ кулака. Онъ просто для нихъ «богатей». Они ему верятъ, какъ своему брату, и уважаютъ его, какъ умнаго человека. Да онъ и на самомъ деле ихъ братъ, «плоть отъ плоти», иначе бы отъ него сторонились, пугались. А они уважаютъ его. Я уверенъ, что ихъ идеалъ именно этотъ «богатей», который въ своемъ семействе извергъ, а на міру — нахалъ и прохвостъ, который вертитъ міромъ безъ стыда. Только собственное слюняйство мешаетъ каждому изъ нихъ осуществить такой милый идеалъ… Впрочемъ, я отвлекся отъ предмета. Я сказалъ, что они не замечаютъ кулака. Именно. Хватаются же за бока они только тогда, какъ «богатей» заедетъ въ область кровныхъ правъ и выкинетъ какую-нибудь отчаянную гадости а до той поры имъ и въ голову не приходитъ сократить человека, вреднаго для целаго общества.

Иванъ Сизовъ не понялъ и десятой доли въ речахъ хозяина; еще въ начале онъ пытался возразить, но далее, подавленный массой мудреныхъ словъ, опешилъ окончательно и сиделъ съ раскрытымъ ртомъ, какъ оглашенный. «Экъ честитъ!» — только и думалъ онъ.

— Такъ вы думаете, что небрежность и поклоненіе силе — главныя причины развитія кулачества въ этой местности? — спросилъ статистикъ.

— Пожалуй, — отвечалъ судья.

— И вы не находите внешнихъ причинъ этого развитія?

— Никакихъ. Я потому-то и говорилъ почти объ одной Березовке что жизнь въ ней была обставлена такъ хорошо, какъ только можно желать. Следовательно, березовцы сами виноваты.

Иванъ Сизовъ изобразилъ на своемъ лице виновность. На его почерневшемъ отъ солнца, а теперь лоснящемся отъ пота лице отражалось стыдливое смущеніе. Онъ въ последній разъ опрокинулъ вверхъ дномъ свою чатку, положилъ на нее крошку сахару съ самою внимательною осторожностью и попробовалъ утереть лицо, въ то же время поглядывая со страхомъ на господъ, въ ожиданіи минуты, когда они снова начнутъ «честить». Но его честные, прямодушно мигавшіе глаза ни одного раза не сверкнули злобою; достаточно было одного ласковаго и милостиваго одобренія его со стороны судьи, который сказалъ статистику, что разговоръ не относится къ Ивану Тимоееичу и что онъ — душа-человекъ («люблю такихъ!»), достаточно было судье высказать это и прекратить разговоръ о кулачестве чтобы замешательство и стыдливость его моментально прошли. Онъ весь какъ-то распустился отъ этой ласки, глаза засветились благодарностью, и онъ вдругъ сталъ шумно разговорчивымъ. Впрочемъ, всякій разговоръ скоро смолкъ, потому что статистикъ ушелъ побродить съ ружьемъ, а мировой судья селъ къ окну и принялся насвистывать маршъ. Иванъ долго сиделъ въ молчаніи, не желая прерывать художественнаго занятія хозяина.

— Миколай Иванычъ! — сказалъ онъ, наконецъ.

— Что? — безсознательно откликнулся судья.

— Я все насчетъ давишняго. Ты говоришь, сами виноваты, что даемъ волю богатеямъ. Такъ. А какъ же не дать имъ воли? Надо судить по человечеству… Не знаешь ты нашихъ деловъ, ей-ей, Миколай Иванычъ!

— А какія ваши дела? — спросилъ также механически судья.

— У насъ-то? Первое наше дело — міръ, стало быть, грехъ завсегда. Разъ.

Судья засвисталъ, улыбаясь.

— Второе наше дело — науки нетъ. Два.

Судья захохоталъ.

— Все? — спросилъ онъ.

Иванъ Сизовъ оторопелъ. Онъ думалъ, что воочію доказалъ несправедливость словъ судьи и вдругъ надъ нимъ смеются! Онъ постоялъ-постоялъ около косяка двери и собрался уходить, для чего сталъ прощаться съ хозяиномъ. Последній выдалъ ему деньги за работу и отпустилъ съ приглашеніемъ заходить почаще. «Я люблю такихъ», — еще разъ повторилъ онъ, а на разговоръ просилъ не обижаться.

Идя отъ дома судьи къ деревне Иванъ замечтался. Ночь была хорошая. Угостили его хорошо. И похвалили. «Душа», — припоминалъ онъ въ сотый разъ, и блаженнейшая улыбка играла на его лице во всю дорогу, пока онъ не столкнулся съ братомъ. Петръ его сразу огорошилъ. «Получилъ?» — спросилъ онъ. Иванъ досталъ кошель и высыпалъ на ладонь все медяки. Двухъ копеекъ не оказалось. «Где — жь оне?» — спросилъ подозрительно Петръ. Оказалось, что судья по ошибке не додалъ двухъ копеекъ. Петръ презрительно осмотрелъ брата и пошелъ тотчасъ же къ судье за полученіемъ двухъ копеекъ, которыя въ скорости и получилъ, за что бросилъ еще одинъ презрительный взглядъ на Ивана.

II