Братья Булгаковы. Том 2. Письма 1821–1826 гг.

Ну, сударь, вчера у нас проводил вечер Закревский, так, без церемонии; он был в сюртуке, а потому и просил, чтобы я звал только его компанию. Была и Аграфена Федоровна, граф Федор Андреевич, Озеров, Волков, Иван Васильевич Чертков, Шатилов, Коризна, Красовский (генерал, которого я, писавши тебе, прежде называл, Бог ведает зачем и почему, Лисаневичем) и Ренкевич; этот приехал сам, незваный; видно, Закревский ему сказал; впрочем, я очень ему был рад. Кстати. Глас Божий – глас народа! Предсказание свершилось: он отставлен, а Бибиков безрукий на его место [председателя Московской Казенной палаты]. Ренкевич, хотя и взят был врасплох, скрывает свое неудовольствие и говорит, что давно просился прочь от этой каторги.

Закревский на вечера уже никуда более; будет отдыхать и собираться в путь. Он говорил мне вчера о делах Толстых, нашел их в большом беспорядке, мужиков разоренных, долгов 300 тысяч вместо наличных денег, кои полагал у покойной старухи. Я уверяю, что все это поправится. Во вчерашних газетах было уже объявление о графе Федоре Андреевиче, что он все имение свое отдал зятю своему в управление и чтобы все адресовались к нему в Петербург, а здесь, в Москве – к Коризне. Такие же объявления напечатаны от имени Аграфены Федоровны.

Ужин был хорош, по милости хозяйки; мы выпили-таки три бутылки шампанского и все были очень веселы; прежде играли в вист. Мы с Сашкою рассказывали наши путевые приключения, едучи в Карлсбад. Решено, что Волков не поедет теперь в Петербург. Он решился, по совету Закревского, искать место коменданта в Ревеле; там есть какие-то выгоды особенные, а Волков любит жить с немчурами. Хотя это еще неопределенный проект, но мне очень жаль будет расстаться с ним.

И здесь, брат, носятся давно слухи, что сын графа Ростопчина [это был старший сын графа Ростопчина, граф Сергей Федорович, не оставивший потомства в России] восприял кончину Иуды. Жаль, что этот молодой человек испортился, но он до того довел себя, что ежели подлинно умрет, жалеть о нем никто не будет, да и не должно. Я знаю черты о нем самые гнуснейшие. Я потому думаю, что это неправда, что парижские журналы не оставили бы упомянуть о таком происшествии по месту, где случилось, и по имени самоубийцы. Графа, однако же, это приключение не может не огорчить, хотя оно и последнее бы было, и короновало бы жизнь его сына. Воспитание его мне никак не нравилось; держать мальчика до 16 лет на привязи, обходиться с ним сухо, холодно, сурово – не годится. Это родит в нем желание сильное вырваться на свою волю, чтобы ее употребить во зло, в поучение родителям. Чего ждать от детей, которые нас только боятся, а не любят?

Спасибо Реману, что спас французского посла. Помнишь, как мы с ним плыли в Кронштадт на паровом судне? Не худо бы королю прислать Реману Св. Людовика, а то лучше богатую табакерку.

Александр. Москва, 11 ноября 1821 года

Есть, сударь, князь Долгоруков Александр Николаевич, под названием глухой у этого глухого – сестра княжна Варвара Николаевна, у этой княжны – закадычный друг с ребячества княжна Прасковья Николаевна Хованская, сестра банковского вашего. Эти княжны живут как сестры или как муж и жена: у них все общее. Они построили славный дом; надобно дом обновить, показать добрым людям. Сегодня минуло 25 лет, что реченный сиятельный глухой женат; вот и оказия. Княжны и звали праздновать серебряную свадьбу моего тезки, Александра глухого. Ну, понимаешь; кажется, довольно подробно объясняюсь. Гостей было много, дом игрушка, чист, весел, убран со вкусом. Я поиграл в вист с Оболенским, вице-губернатором Долгоруковым и Луниным, зашиб 48 рублей и отретировался. Видел тут Ренкевича, который рассказывал мне прощание свое с Казенною палатой, как секретарь, читая указ об увольнении его, плакал, и проч. Сколько я мог видеть, то все одобряют выбор нового вице-губернатора и находят, что Ренкевич довольно нажился; основательно ли это или нет – право, не знаю.

Еще доложу вашему превосходительству, что на бале отличилась очень 12-летняя дочь… Да уж не твоя ли дочь?! Дочь А.Д.Нарышкиной. И мазурку, и по-русски, и французскую, что угодно; большая плясунья, не в тебя, папеньку, а вся в дяденьку – меня. Хороша мамзель, только уж слишком развязна.

Тут же, на балу, видел я сестру сошедшего с ума Н.И.Ильина, которая уверяет, что он уже совсем здоров, просила его навестить и постараться, чтобы позволено ему было выходить, куда хочет. Я отвечал, что лучше бы дождаться возвращения князя Дмитрия Владимировича, его начальника, который скоро будет сюда. Вот, кажется, и все мои похождения. Весь город наполнен вестью, что Баранов сделан полковником и полицеймейстером в Москву. Я всем говорю, что не верю: первое – Закревский говорил, что Баранов не из старших капитанов, а второе – ты не пишешь о назначении его; кажется, ты бы знал об этом, а третье – что Белкин в отставку не вышел, а четвертое – что Москва часто врет.

Где двое говорят, подойди – послушай, все говорят об одном, то есть об Итальянской опере, которая откроется послезавтра.