Братья Дуровы

Дети росли в одиночестве. Никому не было дела до того, чем они занимаются, как и чем живут. Правда, Николай Захарович порой считал своим долгом поговорить с мальчиками.

— Ну-с, каково в классах учение? — спрашивал он и, не дожидаясь ответа, совал по гривеннику «на гостинцы», ласково гладил по голове и тут же прощался. — Эх, недосуг, недосуг… Тороплюсь, ужо выберу времечко — побеседуем по душам…

Но свободного времени для такой беседы не находилось. На улице нетерпеливый рысак уже бил копытом по булыжнику мостовой, будто призывая хозяина поспешить по многим делам в суде, у нотариуса, в торговых конторах и фирмах.

Мальчики учились в военной гимназии. Вернее, числились там, ибо свет учения плохо до них доходил. Занимались они более всего акробатикой.

Невольно способствовала тому бабушка Прасковья Семеновна. Раз в месяц Владимир и Анатолий навещали ее во Вдовьем доме на Кудринской площади. Добрая старушка, как могла, привечала осиротевших внучат, рассказывала им о подвигах бесстрашной кавалерист-девицы Надежды Дуровой, угощала густым гороховым киселем, нарезанным ломтями, потом отпускала играть в большой сад позади Вдовьего дома. Там собирались такие же дети, навещавшие пенсионерок общественного призрения.

Именно в этом саду Дуровы впервые свиделись со своим сверстником, пухловатым мальчиком, тоже кадетом, Куприным, который — кто мог тогда подумать — станет известным писателем и другом одного из братьев.

Однажды бабушка сказала внукам:

— Сегодня мы пойдем в цирк…

— В цирк? Мы… Как же это? Уж не пошутила ли бабушка?

— Да, пойдем!

От радостного волнения братья растерялись, не знали, плакать или смеяться. Круглое деревянное здание цирка Карла Гинне на Воздвиженке давно влекло их к себе. Там, казалось, находился неведомый, таинственный мир, населенный неземными существами, творящими чудеса.

Все в том мире было диковинно, интересно. Одни афиши чего стоили. А циркисты! На афишах они выглядели как полубоги, для которых нет ничего невозможного. Они поднимали невообразимые тяжести, летали по воздуху, балансировали на канате, протянутом под самым куполом, вихрем скакали на лошадях, прыгая сквозь обручи.

Увидеть все это своими глазами — негаданное, великое счастье!

— Бабушка, мы пойдем в цирк Гинне? Сейчас? Сегодня?

Сборы были недолги. Прасковья Семеновна достала из кипарисового сундучка узелок, извлекла из него смятую зеленую трехрублевку. Старушка еле успела накинуть салоп и напялить парадную черную шляпку, а мальчуганы уже теребили ее за рукав и влекли за порог.

Кудринскую площадь почти перебежали. Поварская улица с ее старыми липами показалась нескончаемой. Пересекли Арбатскую площадь. Добрались до стройной церкви Бориса и Глеба. Бабушка тут приостановилась, перевела дух, собралась было перекреститься, но внуки не дали и руку поднести ко лбу. Еще бы! С угла Воздвиженки уже доносилась музыка. Веселая. Зазывная. Обещающая удивительные впечатления цирковая музыка.

Карл Гинне, практичный немец, умел потрафить любым вкусам. Представления его манили разную публику. У входа в его цирк сталкивались те, кто вместе обычно не бывал: и офицеры в наброшенных на плечи «николаевских» шинелях-пелеринах, и дамы-щеголихи в шляпах с перьями, и купцы в шубах и суконных поддевках, и чиновники в форменных фуражках с кокардами, и мастеровые в потрепанных чуйках.

Запыхавшаяся старушка в шляпке, сбившейся набок, с двумя цеплявшимися за рукава мальчуганами, еле протискалась к окошечку кассы. Извлекла из недр бархатной сумочки трехрублевку, протянула ее в окошечко. Мальчикам показалось, что прошла целая вечность, пока появились коричневые бумажки билетов.

— Скорее, скорее! Как бы не опоздать…

К своим местам подымались по крутой лестнице. Еще внизу какой-то человек, второпях бабушка лишь заметила его порыжевшее пальтишко и подвязанную щеку, спросил:

— Билеты есть?

— Вот! — бабушка сунула человеку коричневые листочки и поспешила за внуками, быстро взбиравшимися по ступенькам.

Ничего, что места оказались чуть не под самым куполом. Зато отсюда был виден весь цирк — и засыпанный опилками манеж, и ряды кресел, обитых красным бархатом, и полукружия жестких скамеек, расположенных ярусами. И совсем близко, почти над головой, блестели подвешенные на тросах трапеции и какие-то другие гимнастические снаряды.

Яркий свет слепил глаза. Гремел оркестр, оглушительно бил барабан, звенели медные тарелки. Из конюшен исходил какой-то особенный теплый терпкий запах.

Началось томительное ожидание представления. Но вот послышалось громкое, как пистолетные выстрелы, щелканье бича, топот копыт, веселый приказ: «Алле!» На манеже, подобно сказочному видению, показалась прелестная наездница.

И в этот миг над бабушкиным ухом раздался требовательный голос:

— Ваши билеты?

— Опять? Я уже отдала… там внизу…

Человек в шитой золотыми галунами униформе ответил:

— Вольно было отдавать! Кому дали, тот сюда и сядет…

Старушка всплеснула руками. Денег на покупку новых билетов не было, а человек с галунами был неумолим.