Братья Гримм

Был и такой случай. Восьмилетний Рудольф Гримм, сын Вильгельма, учился у реформистского кантора в Геттингене. Такие учителя целиком зависели от платы за обучение своих воспитанников. И вот когда маленький Рудольф принес положенные талеры, посланные родителями, кантор сам пришел к профессору и заявил, что в такой ситуации он не может принять деньги. Дортхен Гримм протянула ему руку и сказала: «Господин кантор, как все же приятно, что Вы верны нам». — «Госпожа, я останусь верен Вам до самой смерти!» — ответил кантор. И это не были красивые слова. Это были слова признательности профессорам, которые свой долг поставили выше своего благополучия.

Проходили недели, а Вильгельму по-прежнему было неясно, что же он будет делать дальше. И только доброе участие знакомых и незнакомых друзей вселяло уверенность и надежду. Не в каком-то одном городе, не на какой-то одной земле — порыв активного одобрения и поддержки прошел по всем немецким землям.

Шли первые месяцы 1838 года. Воодушевленный общественным мнением, Вильгельм Гримм писал: «Это время кажется мне самым счастливым в моей жизни, поскольку я в такой мере познал любовь и верность, о которой я и не думал; это сохранится в моем сердце до последнего дыхания. В такие моменты только и обнаруживаются истинные убеждения, и все хорошее, что я познал, значительно превосходит то, что могло бы меня ожесточить».

Романтически настроенный Вильгельм тяжело переживал последствия столкновения с грубой политической действительностью. Как же можно вот так, вдруг, думал он, выбросить его вместе с семьей на улицу только из-за того, что он возразил человеку, нарушившему закон!

Надо сказать, Якоба в меньшей степени удивляли подобные выходки властителей. Ведь еще раньше, когда он служил секретарем гессенской миссии в Париже и Вене, ему не раз приходилось наблюдать хитрую и коварную закулисную игру прожженных политиканов. И вот Якобу захотелось описать все пережитое, как бы освободиться от этого груза и начать поиск пути в будущее. Так возник документальный рассказ «О моем увольнении», написанный им в течение нескольких дней, в котором он точно и достоверно описал все происшедшее. Этому письменному свидетельству он предпослал выражение из «Песни о Нибелунгах»: «War sint die Eide komen?» — «Что же стало с клятвой?»

Якоб подчеркивал, что с большим удовольствием он провел бы свою жизнь «в непрестанном служении науке». Одновременно он выражал сожаление, что из-за трений и столкновений с власть имущими «его жизненный путь не раз упирался в препятствия». «Я привлекаю к себе внимание властей лишь тогда, — писал он, — когда они принуждают меня погасить огонь моего очага и разжечь его на новом месте. Никогда, с ранней молодости до сих пор, ни одно правительство не удостоило меня или моего брата поддержки или награды: что касается первой — иногда я испытывал в ней потребность, в последней — никогда. Эта независимость закалила меня».

Здесь стоит привести несколько фраз из рассказа о его увольнении, поскольку они проливают свет на Якоба как на человека, не только великолепно владеющего словом, но и одаренного развитым чувством долга и справедливости. Он писал: «Удар молнии, поразивший мое тихое жилище, волнует сердца многих. Что это — простое человеческое сострадание, или же этот удар, распространяясь все дальше и дальше, породил у многих людей ощущение опасности для их собственного существования? Не акт справедливости, а насилие вынудило меня оставить страну, куда я был приглашен и где я провел восемь лет, преданно и честно неся службу... Мир полон людей, мыслящих справедливо и обучающих справедливости других, но, как только приходит время действовать, они оказываются в плену сомнений и малодушия и отступают. Их сомнения походят на сорняки, пробивающиеся на улице сквозь мостовую; кто-то их вырывает, но проходит немного времени, и они вновь покрывают целые участки... Что же это за событие, которое добирается до моего уединенного жилища, врывается в него и выбрасывает меня на улицу? Вся причина кроется в том, что я не желал нарушать обязательства, наложенного на меня страной, которая меня пригласила и приняла; когда меня коснулось властное требование совершить то, что невозможно совершить, не нарушив присяги, я, не задумываясь, последовал голосу своей совести. То, что ранее не занимало ни моего сердца, ни помыслов, вдруг захватило меня и потянуло за собой с силой непреложной необходимости. Как спокойно гуляющий человек вдруг спешит к дерущимся, когда раздается крик о помощи, так и я вижу себя вовлеченным в общественное дело, от которого и я не могу отступить ни на шаг».