Братья. История масонства в России

Л. МАЦИХ: Он писал об этом своему брату и это, кстати, как раз оценивалось всеми современниками, что можно приехать и пообщаться с Петром Яковлевичем. Грибоедов оставил интересное описание: «Чаадаев в халате цвета московского пожара, полубезумный, а вместе с тем, величайший умник, не перестававший читать философов современных и древних, испещрявший поля великолепными, гениальными комментариями». И на вопрос, почему не пишет, ему этот вопрос адресовали многие, Герцен, который его безумно ценил, например. Он говорит: «Да вот, как-то перо валится из рук, никакая мысль на ум не идёт». Какой-то внутренний кризис он переживал, надломила его эта история.

Н. АСАДОВА: Абсолютно! Получается, что человек с невероятными задатками, просто гений своей эпохи, единственное, что он сделал – философические письма.

Л. МАЦИХ: Это очень много. Он сформировал русскую философскую традицию. И нет ни одного русского философского произведения, которое бы на эти небольшие по объёму письма не ссылались бы, практически ни одного. И его последующие письма, и одно, и следующее – «Апология сумасшедшего» и «Письма об архитектуре», они безумно интересные, с точки зрения интеллектуального содержания. Его мысли о культуре, об истории цивилизации, о воплощении идей в архитектурно-художественную форму. Он действительно был гений.

Но он то ли опоздал родиться, то ли через чур рано. Как Пушкин писал:

Свободы сеятель пустынный

Я вышел рано до звезды.

А ведь в оригинале было

Ты вышел рано…

Он это адресовал Чаадаеву, как и многое другое. У Пушкина, раз мы вспомнили великого поэта, у него же как о Чаадаеве сказано:

Он высшей волею небес

Рожден в оковах службы царской,

Он в Риме был бы Брут, в Афинах - Периклес,

А здесь - он офицер гусарский.

Пушкин очень рано понял масштаб личности. И Чаадаев это понял. Проблема в александровской и особенно в николаевской России – всё должно было быть нормировано, в некой форме.

Н. АСАДОВА: Не выше линии, прочерченной императором.

Л. МАЦИХ: Гениально Вы цитируете Герцена. Именно так. А он выламывался из всех форм. И в этом была его проблема. Он ни во что не вписывался, ни в какие рамки. Этим объясняется его разрыв с масонством.

Н. АСАДОВА: Вот! Главный вопрос. Почему он ушёл из масонства и как он это объяснял? Потому что он как раз оставил письмо довольно большое.

Л. МАЦИХ: Часть этого письма потеряна, надо сказать. Может быть мы его найдём ещё. Как мы знаем из практики, многие масонские документы потом всплывают. Сейчас оно пока под спудом.

Н. АСАДОВА: А где оно, кстати, хранится?

Л. МАЦИХ: Та часть письма, которая есть?

Н. АСАДОВА: Да.

Л. МАЦИХ: В ГАРФе. Но то, что там сказано, говорит более-менее вот о чём. Меня тяготят праздные, пустые разговоры, во-вторых, ритуалы ради них самих, в-третьих, я вижу больше намерений, чем поступков. Я почти цитирую, близко к тексту. А я хотел бы видеть конкретные действия, а не разговоры о них и пустые мечтания. В основном так. Но чего он не упоминает, а это красноречивее чем то, о чём он пишет, его тяготила дисциплина, он не желал над собой никого видеть. Хотя он получил должность надзирателя в ложе «Астрея», тоже очень высокую.

И братья оценивали его потенциал. Но он хотел быть только первым. Причём, первым не среди равных, а первым среди подчинённых. Он был не человек системы, ни в какую систему он не вписывался, ни в воинскую, ни в штатскую, ни в масонскую. Он был одинокий гений. Разлёт крыльев его метафорический был столь огромен, что никакая иная птица не могла к нему приблизиться. Он был обречён на одинокий полёт альбатроса, если говорить поэтическим языком. В этом была его сила и слабость.

Н. АСАДОВА: Вы в начале передачи сказали такую мысль, что все масоны того времени были западниками. Неужели среди славянофилов не было масонов?

Л. МАЦИХ: Гораздо меньше. Но тогда не было такого деления, оно потом оформилось.

Н. АСАДОВА: кстати, во многом благодаря «Философическим письмам».

Л. МАЦИХ: И водоразделу, который эти чаадаевские письма положили. Но конечно, среди тех, кто потом примкнул к славянофильству, масонов было меньше. Масонство опиралось на западную традицию, на свободу собраний, на свободу мнений, печати, переводов, свободу дискуссий. Славянофильство говорило, что всё это от лукавого, что это язвы западные, Европа атакует нас. Чаадаеву эти слова были как иглы в живое тело, он ненавидел такого рода разговоры и считал это признаком ограниченности, тупости и изуверства.

Н. АСАДОВА: Ещё одна такая тема интересная – Чаадаев и декабристы. Он был, как мы уже говорили, в декабристском обществе. И во время восстания он был в Европе. Но тем не менее, его отношение и с людьми. Которые были на Сенатской площади, и которые готовили восстание, и потом которые отправились в ссылку.