Братья по оружию

– А дендарийцев бросишь расхлебывать последствия? – гневно вопросил Майлз. Он крепко зажмурился, отчаянно пытаясь собрвться с мыслями, – комната вокруг него колыхалась. – Хотя на дендарийцев тебе плевать, верно? А не должно! Они отдают свои жизни за тебя – за меня – так нельзя – ты собираешься их предать между делом, даже не задумавшись, ты так и не понял, кто они такие…

– Кстати, – вздохнул клон, – насчет дендарийцев: в каких отношениях он с этой Куинн? Разобрались вы, переспал он с нею или нет?

– Мы просто добрые друзья, – пропел Майлз и истерически расхохотался. Он рванулся к комм-пульту – охранники попытались его сцапать и промахнулись, – вскарабкался на стол и прорычал в камеру: – Держись от нее подальше, ты, дерьмецо! Она моя, слышишь, моя, моя, вся моя – Куинн, Куинн, прекрасная Куинн, звездочка вечерняя, прекрасная Куинн, – фальшиво распевал он, пока охранники волокли его обратно. Несколько ударов заставили его замолчать.

– Я думал, он у вас под фаст-пентой, – сказал Галену клон.

– Так и есть.

– Не похоже.

– Да. Что-то не так. Хотя его не должны были обрабатывать на предмет искусственной реакции… Я всерьез засомневался, стоит ли сохранять ему жизнь: пригодится ли он нам как банк данных, если мы не можем доверять его ответам?

– Потрясающе! – хмуро проговорил клон. Он оглянулся через плечо. – Мне надо идти. Доложусь еще раз сегодня вечером. Если еще буду жив. – С раздраженным «би-ип» изображение исчезло.

Гален снова вернулся к Майлзу со списком вопросов: про барраярский Имперский Генштаб, про императора Грегора, про то, как Майлз обычно себя ведет, живя в барраярской столице Форбарр-Султане. И со все новыми и новыми вопросами про дендарийских наемников. Майлз, корчась, отвечал, отвечал и отвечал, не в силах остановить бормочущую скороговорку. Но где-то на половине допроса он напал на стихотворную строчку, и закончил тем, что продекламировал весь сонет. Пощечины Галена его не сбили; цепочки ассоциаций оказались слишком сильны, чтобы их можно было разорвать. После этого он раз за разом принялся сбиваться с темы допроса. Лучше всего срабатывали тексты с четким размером и рифмой: скверно зарифмованные рассказики, непристойные застольные песни дендарийцев – все, вызываемое к жизни случайной фразой или словом допрашивающего. Память оказалась просто феноменальной. Лицо Галена мрачнело от досады.

– Такими темпами мы просидим тут до следующей зимы, – раздраженно заметил охранник.

Кровоточащие губы Майлза обнажили зубы в маниакальной усмешке. – «Здесь нынче солнце Йорка злую зиму», – прокричал он, – «В ликующее лето превратило…»

Годы прошли с тех пор, как он учил наизусть эту древнюю пьесу, но яркое пятисложие ямба неудержимо тащило его за собой. Гален ничем не мог заставить его заткнуться, – разве что избить до потери сознания. Майлз не дошел еще до конца первого действия, как двое охранников отволокли его обратно вниз по лифтовой шахте и грубо швырнули обратно в камеру.

Но и там скорострельные нейроны заставили его метаться от стены к стене: он вышагивал и декламировал, запрыгивал на скамью и слезал с нее в нужные моменты, исполнял все женские реплики высоким фальцетом. Майоз исполнил все, до последнего «Аминь!», и лишь тогда чем рухнул на пол, тяжело дыша.

Капитан Галени, который скорчился на скамье и весь последний час сидел, защитным жестом зажав ладонями уши, осторожно поднял голову. – Вы закончили? – мягко спросил он.

Майлз перекатился на спину и тупо уставился на светильник. – Троекратное ура грамотности… меня тошнит.

– Неудивительно. – Галени и сам выглядел бледным и больным, его все еще трясло после парализатора. – Что это было?

– Пьеса или препарат?

– Пьесу я узнал, спасибо. Препарат.

– Фаст-пента.

– Шутите!

– Не шучу. У меня странные реакции на некоторые лекарства. Есть целый химический класс снотворных, которых мне и касаться не стоит. Этот препарат явно из того же ряда.

– Вот так везение!

«Я всерьез засомневался, стоит ли сохранять ему жизнь…». – Не думаю, – сухо отозвался Майлз. Шатясь, он поднялся на ноги и ввалился в ванную, держась за стены; там его вывернуло, и он потерял сознание.

***

Майлз проснулся от того, что глаза ему колол немигающий свет лампы над головой, и судорожно загородился рукой. Кто-то – Галени? – положил его на скамью. Сам Галени спал сейчас напротив, тяжело дыша. Тарелка с едой, холодной и застывшей, стояла на дальнем конце майлзовой скамьи. Должно быть, сейчас глубокая ночь. Майлз ощутил тошноту при одном взгляде на тарелку и убрал ее под скамью – с глаз долой. Время тянулось неумолимо; Майлз метался, переворачивался, садился, ложился вновь, все у него болело, его мутило, и даже роскошь сбежать в сон была недоступна.