Братья Шелленберг

– Прием на работу прекращен, сударь, – сказал молодой человек с любезной улыбкой. Он потупился, подумал и сделал затем пригласительный жест. – Но пойдемте, посмотрим, нельзя ли для вас что-нибудь сделать. Заприте дверь, – крикнул он швейцару, – и никого больше не впускайте, никого, слышите! – Обратившись к Георгу, он продолжал: – За последние дни мы приняли пять тысяч человек и совсем перегружены. У нас нет больше ни пфеннига для содержания еще одного человека. Но пойдемте. Я вижу, что вы страдаете, и постараюсь вам помочь.

Георг облегченно вздохнул. Уже много недель никто не обращался к нему с такой дружелюбной простотой, как этот молодой человек.

– Есть ли возможность поговорить с господином Шелленбергом? – решился спросить Георг.

Молодой человек удивленно взглянул на него. Он даже отступил на шаг.

– Вы хотите видеть господина Шелленберга? – переспросил он тихо, с выражением крайнего изумления. – Может быть, у вас есть особые, личные рекомендации к господину Шелленбергу?

– Нет, нет, – пролепетал Георг.

Молодой человек усмехнулся.

– Видеть господина Шелленберга нет решительно никакой возможности. Господин Шелленберг работает по шестнадцати часов в сутки, и я сам, хотя и состою в комитете врачей, имею возможность говорить с ним не более пяти минут в неделю. – Молодой врач испытующе поглядел Георгу в лицо и сказал, помолчав: – Войдите в эту комнату. Там вам сообщат наши условия работы. Будьте здоровы, желаю вам всего хорошего!

Георг прочитал какую-то бумагу, не понимая ее. Он готов был взять работу на любых условиях, и ему было совершенно безразлично, что предлагал этот предприниматель Шелленберг. Ему сообщили, что в этот вечер он уже не может выйти из дома, и указали на деревянные нары в длинном коридоре.

«Все это словно чудо, – говорил себе Георг, когда улегся на деревянные нары, разбитый и в ознобе. – Не сон ли это? Не лихорадка ли? Не конец ли?» Но вдруг от изнурения заснул.

Проснувшись наутро, он, к своему изумлению, увидел себя все на тех же нарах. Значит, это не сон, не бред. Ему вручили железнодорожный билет и указали, что он в таком-то месте, – это было название небольшого городка, неподалеку от Берлина, – должен туда-то явиться для получения работы.

Георг сел в вагон и, когда поезд покинул вокзал, высунулся из окна, чтобы еще раз взглянуть на этот город, где он бродил неделями, как собака, потерявшая хозяина.

Город дымился, дождь все еще лил. Облака пара поднимались над домами и обволакивали целые кварталы густой пеленой.

– Я вернусь еще, – сказал Георг. И слишком робкий для того, чтобы в действительности выдать жестом свое волнение, он мысленно простер к городу руки. – Я еще вернусь, Христина!

А Христина, таившаяся где-то в этом безграничном море каменных кубов, протягивала руки ему навстречу и отвечала:

– Я жду тебя! Вернись! Я тебя по-прежнему люблю!

Когда поезд оставил за собою последние городские дома, Георг поудобнее уселся на деревянной скамье, и ощущение, какого он уже давно не испытывал, наполнило его душу. Чуть ли не показалось ему, что он счастлив. Несмотря ни на что!

9

Братья Шелленберг были родом из Мекленбурга. Здесь на тучной мекленбургской почве, в живописной, тихой, малонаселенной местности, около двадцати лет назад купил майор Шелленберг имение Клейн-Люке, после того как вышел в отставку.

Майор был крупный, широкоплечий человек с жилистыми тяжелыми руками, всегда немного красными, и угловатым массивным черепом. Волосы у него рано поседели и быстро стали белыми. В молодости он был легкомысленным офицером, игроком, неутомимым поклонником Вакха и Венеры, пока однажды не порвал внезапно с задорными друзьями. Какая произошла с ним история? Он никогда о ней не говорил. Женщина? Судьба одного из многих? Как знать? С тех пор он стал жить только службою, и товарищи замечали, что год от года он становился все молчаливее. Вначале он посмеивался над их шутками, потом стал их пропускать мимо ушей, и, наконец, его оставили в покое. Он был строг, справедлив, его поведение было безупречно, словом – это был образцовый офицер. Впоследствии он стал раздражителен, вспыльчив и был подвержен страшным припадкам гнева, от которых сам страдал больше, чем окружающие. Безудержность его молодых лет, по-видимому, начинала вновь прорываться. Ленивого работника, спавшего в сене, он однажды избил плетью до полусмерти.

Имение майора, Клейн-Люке, было невелико, каких-нибудь сорок моргенов, но хозяйство в нем было поставлено образцово. Поля так резко отличались от соседних пашен, что, казалось, почва тут совсем другая. Телеги стояли ровным строем, все орудия блестели, порядок был примерный. Стоило какой-нибудь лопате сказаться не на месте, как уже раздавались окрики майора. А какие хлева и конюшни! Он страстно любил лошадей и скот.