Братья Стругацкие

«26.08 (маме) — Гоню вовсю перевод для Гослитиздата. Со временем я малость просчитался, вот и приходится сейчас делать по шесть страниц в день, чтобы поспеть к сроку и выиграть дни для свидания с Борькой. А перевод — это очень утомительно, потому что принципов художественного перевода с дальневосточных языков не создано, вот и приходится быть в некотором роде пионером в этой области. Предвижу, что, как всякого пионера, будут меня поругивать или даже бить, но линию свою держу твердо: читатель должен читать как по-русски, а ощущать как японец. А текст-то старый, пушкинских времён, тогда японцы ещё понятия о европейской литературе не имели, да он ещё вдобавок исторический, автор описывает времена отдалённые, да всякий обиход тогдашний, да буддизм, о котором никто в Союзе представления не имеет, да мало ли всякого там. Вот и кряхчу! Однако же думаю поспеть к сроку. Из двухсот страниц восемьдесят уже сделано. Сегодня вот только что добил восемьдесят вторую».

Меньше, чем через месяц, 20 сентября он сдаст рукопись в «Гослит», а второй экземпляр Витя Санович отнесёт Вере Николаевне Марковой. АН уедет в Ленинград «добивать» «ТББ» и будет с трепетом ждать её мнения.

Одновременно возникнет идея выпустить новую повесть в «МГ» под одной обложкой с «Радугой», а не с «Попыткой». Так и будет сделано в итоге.

2 октября закончен чистовик «ТББ», АН возвращается в Москву и подаёт сразу две заявки в издательство: на «Понедельник…» и — что примечательно — на «Хищные вещи века». Замысел, родившийся в Прибалтике, к тому времени обсуждён и проработан.

И вот, наконец, 18 октября Вера Николаевна написала отзыв на «Пионовый фонарь», в котором буквально поздравила покойного автора Санъютэя Энтё со вторым рождением на русском языке. Перевод явно удался.

И тут невольно хочется забежать на год вперёд и привести текст одного письма, точнее даже поздравительной открытки, полученной Марковой к октябрьским праздникам:

«Дорогая Вера Николаевна! Всю эту осень я сильно хворал и только теперь могу откликнуться на Ваше милое сентябрьское письмо. У меня был злейший грипп, от которого да уберегут Вас японские боги.

Только теперь прочитал „Пионовый фонарь“. Читал его с увлечением, не мог оторваться. Аркадий Стругацкий действительно мастер: от его русизмов роман не пахнет ни Рязанью, ни Костромой, а остаётся насквозь японским. Ваша школа. <…>

Корней Чуковский».

Такая похвала дорогого стоила.

А в октябре 1963-го — ещё одно примечательное событие: его попросят написать для журнала «В мире книг» рецензию на «Лезвие бритвы» Ефремова. За свою жизнь АН написал сотни рецензий — и как редактор, и (позднее) как старший товарищ молодых или просто менее опытных авторов. Но тут был случай особый, ответственный. Конечно, он ездил к Ивану Антоновичу, советовался и в итоге нашел нужную форму.

А у БНа тоже приятное событие: с октября он договаривается о работе на полставки (начальство очень неохотно на это шло), а к тому же в середине ноября ему с Адой, наконец, дают номер в гостинице-общежитии в Пулкове, и больше не надо «таскаться дважды в сутки в чёртову даль».

БН комментирует сегодня: