Братья Ждер

— Хорошо, — успокоился отец Никодим и погладил меньшого по голове. — Верю тебе. Не скажу, что я столь же уверен в княжиче. Много с ним забот у родителя. Если он еще не говорил тебе о своих проказах с боярскими дочками и молодыми вдовами, то, наверное, скажет. Отец его тоже горазд насчет женщин, но у Алексэндрела слабость эта приметнее, ибо нет у него сил сдержать себя. Хороши утехи жизни, надобно знать только меру. А княжич может отважиться на любое безумство, броситься как в омут головой, меж тем как отец его даже тут обдумывает каждый свой шаг и лишь затем действует. И коли уж надо тебе учиться таким делам, то учись у господаря, а не у его сына. Понял меня?

— Понял, батяня Никоарэ. Не сомневайся, буду поступать разумно.

— Не очень-то я полагаюсь на тебя. Поживем — увидим. А случится что-нибудь, дай знать господарю или домой пошли весть, и кто-нибудь из нас примчится к тебе. И еще скажу тебе кое-что, о чем ты и не думаешь, а это важнее всего. Случись с княжичем беда, она нанесет удар прямо в сердце господарю. В Алексэндреле видит он свою надежду, наследника престола. Гибель княжича — великое горе для князя. Можно сказать, что ради этого юноши и случилась прошлогодняя заваруха в секейской земле, когда князь Штефан изловил Петру Арона и снес ему голову. Давно добивался он смерти Арона, и не столько из мести за гибель Богдана, отца своего, сколько того ради, чтобы не осталось иной ветви от древа Александру-водэ Старого. И, зная, что придется ему казнить Арона, господарь заранее добивался прощения и возвел святой храм для молитв о спасении души. Нынешней осенью будет освящен Путненский монастырь. Там готовит он себе место вечного успокоения и поминания, дабы простил ему господь страшную его вину. Алексэндрел этого не разумеет. Может быть, ты поймешь это, Ионуц.

Глаза Ионуца затуманились, но он крепился и молчал, верный клятве и братству, заключенному у стен церкви святого Иоанна.

— Целую руку, батяня Никоарэ — отче Никодим, — вкрадчиво шепнул он. — Пойду готовить коня в дорогу. Отец и матушка наказали сегодня же домой вернуться.

— Торопись, чтобы ночь не застала тебя в пути. Луна на ущербе. Не боишься ехать во тьме?

— Не сказал бы, что не боюсь. Хоть и заговорен я, а все же страшно, как бы не встретить нечистого в обманчивом обличии.

— В каком бы обличии он не показался, не бойся. Особенно если обличие женское. Скорее остерегайся вооруженных мужчин.

— Я и тех побаиваюсь, батяня, да меньше… У меня ведь тоже сабля да лук и стрелы в колчане. А все же признаюсь смиренно, что я слабее духом, чем мои братья. Батяня Симион робеет только перед женщинами. Денно и нощно клянет он этих духов бездны.

— Что ж, прав Симион, — улыбнулся монах. — Из-за них-то и остался он холостяком, а я сделался затворником. Когда-нибудь поведаю тебе печальную быль в назидание. А теперь поспешай, солнце склоняется к лесу. Но забудь свой кафтан. Спроси-ка, насыпал ли коню брат Герасим зерна. Возьми этот хлеб, спрячь в седельную сумку. Передай нашим в Тимише, что я жив, здоров и шлю им свое благословение. Куда же ты?

— Ты же велел идти, батяня.

— Погоди немного, посидим перед дорогой. Вижу, не зря так любовно смотрит на тебя и балует конюшиха Илисафта. Не уходи, пока не получишь от меня господареву грамоту с печатью — предъявить дозорам в Браниште. Сам князь, как только узнал, что ты отвезешь весть в Тимиш, велел написать для тебя грамоту, дабы в пути не чинили тебе препятствий. Дай обниму тебя, благословлю. Ну, можешь ехать.

Подтянув подпругу да проверив саблю и колчан со стрелами, Ионуц вскочил в седло, не касаясь стремени. Этому искусному прыжку научил его Симион. Положив ладонь на холку коня, он одним махом влетел в седло, затем, усевшись поудобнее, подбоченился и гордо посмотрел вокруг.

— Придет время, и станет этот хлопчик видным мужем, — говорили меж собой крестьяне, глядя на Ионуца, когда он проезжал мимо них. А бесстыдницы бабы и девки смотрели на него с телег и лукаво смеялись вслед.

Некоторое время он ехал рысью, поднимаясь к источникам под Браниште. Наверху, где горели костры заставы, его остановила стража. Вызванный сотник, прочитав грамоту, велел раздвинуть копья и пожелал Ионуцу доброго пути.

В дубовом лесу его настигла ночь. Когда он ехал берегом Озаны, засияла сквозь ветви луна. Вскоре он увидел костры, — то крестьяне, возвращавшиеся с монастырского праздника, расположились на привал. Люди были веселые, разговорчивые. Некоторые предлагали Ионуцу спешиться и закусить с ними. Но юноша поскакал вперед и вскоре опять остался один. Луна поднималась в небо, открывая взору затянутые мглою ложбины.

Из ложбин порою выходят навстречу путникам ночные призраки. Но в ту ночь кругом было чисто. В траве тут и там посвистывали перепела.

Ионуц ехал глушью, чутко присматриваясь, готовый в любое мгновенье защититься крестом или схватиться за саблю. Но вскоре он нагнал новую ватагу путников, и на душе у него стало спокойно.

Спешившись, он достал из седельной сумки припасенный хлеб.