Братья Ждер

— Просим к нашему костру сынка конюшего Маноле, — весело встретил его самый старший из крестьян. — Не побрезгуй отведать наших яств. У нас еще осталось монастырское вино. Надо допить остатки и домой отвезти, как положено, порожнюю посуду. Садись, боярский сын, не брезгуй простым людом.

— А я и не брезгую, добрый человек.

— Вот и ладно. Приложись к кувшину и будь здрав сегодня и во веки веков. Была у меня дума ныне зайти к господарю Штефану, да заробел чего-то. А хотел я просить его: сделай меня, государь, волком. Рассмеялся бы князь и сразу смекнул, что я хочу попасть в бояре.

Ионуц счел за благо рассмеяться. Потом подумал, что должен рассердиться на эти дерзкие слова пахаря, но вино развеселило и смягчило его.

— Сказал бы я и другую притчу нашему молодому гостю — насчет женского пола, — продолжал шутник. — А за мою просьбу господарю не гневайся, боярский сын. Я ведь знаю твоего родителя, конюшего Маноле, не раз служил я ему, и, бывало, с пользой. Будь у господаря поболе таких слуг, как его милость конюший Маноле Черный, так нечего было бы делать судам да боярам. И меч бы отдохнул, и шестопер покрылся бы ржавчиной. Гляжу я на этого отрока — ну, вылитый родитель! Пошли тебе господь здоровья и любовной удачи. Не смущайся, а хочется мне рассказать твоей милости случай, приключившийся в те времена, когда я еще перемахивал ночами через чужие плетни. Была у меня умница зазноба, выданная за дурня, — вот и стряслась со мной чудасия. Условились мы с любушкой, что я загляну к ней вечерком. Муж-то, заика и дурень, уехал на мельницу и должен был воротиться, как всегда, на другой день. Не знаю, как там у него вышло, только вернулся он раньше. А я, по уговору, перемахнул через забор, постучался и мужниным голосом говорю: «От-открой, Са-саломия!» А хозяин с печи поднимает взъерошенную голову и кричит: «Слышь, жена, поди отвори, кажись, я о-опять вернулся с мельницы!»

Веселее всех смеялись тонкими голосами женщины, собравшиеся у костра. Иные настолько осмелели, что подходили к Ионуцу, обнимали и целовали его. Известное дело, начиная с шестого года княжения Штефана, с той поры как установились в молдавской земле изобилие и достаток, не стало в ней больше стыда.

Ионуц, смеясь, отбивался, но без особого успеха. Пришлось в конце концов покориться. От выпитого монастырского вина горели щеки. Небывалая удаль и гордость распирали его. Один из путников, знавший, должно быть, толк в лошадях, подошел к Ионуцу и принялся внимательно осматривать его коня.

— Хорош конек, — молвил он, не глядя на Маленького Ждера, и восхищенно покачал головой. — Видать, породистый.

— Эге, — вмешался веселый рассказчик. — Ты, милый человек, говорил, что изъездил разные страны и государства, а, поди, не встречал жеребчика такой красы.

— Отчего же ты так думаешь добрый человек?

— Отчего? Да разве ты не слышал, что этот барчук — сын тимишского конюшего Маноле Черного?

— Слышал.

— То-то и оно! Маноле Черный самый главный конюший господаря Штефана. И в тимишских конюшнях укрыт родитель белых государевых скакунов.

— Вот этого я не знал.

— Не знал, так теперь будешь знать.

— Буду, — смиренно ответил незнакомец. — Я-то не здешний, так что не обессудьте. Да и что тут скажешь? Очень уж конь хорош. А всадник и того лучше. Вон как держится в седле, да какая у молодца осанка, — сразу видать, что он доброго роду-племени.

— Да уж пойди-ка, поищи такого, как наш Ионуц, сын конюшего Маноле, — заметила одна из женщин.

Младший Ждер приосанился, поправил оружие. Он испытывал великое удовольствие и был полон приязни к незнакомому путнику. То был приземистый, ладно скроенный человек, с продолговатыми, широко расставленными зоркими глазами.

— А ты куда путь держишь, добрый человек? — обратился к нему Ионуц.

— В Нижнюю Молдову, боярин.

— Лошадьми торгуешь?

— Ишь ты, сразу догадался! Верно. Только где уж мне торговать благородными скакунами. И в седло сижу не так, как твоя милость. А что, пегач твой и впрямь от белого жеребца?

— От него. Тимишские кобылы редко производят на свет жеребят чистой масти, похожих на Каталана. Бывают, конечно, и белые жеребята. Совсем белые или с метиной на лбу, так те господаревы. Никому не дозволено седлать их.

— Значит, имя ему Каталан?

— Да.

— И откуда же его достали?

— В том-то и самое диво, — весело промолвил Ионуц. — Слушай же. Когда мой родитель по возвращении князя Штефана в свою вотчину стал снова править табунами…

— Когда же это случилось?

— Да в первый же год княжения господаря, дай ему бог долгой жизни.

Люди, сидевшие у костра, поклонились, желая князю долгой жизни и одоления врага. Незнакомец тоже снял с головы шапку и истово перекрестился.

— В том году, — продолжал Ионуц, — проведал мой отец от львовских купцов, что искусные конокрады привели с другого края земли, из самой Гишпании, редкого жеребца.

— Верно ли?

— Верно. Все об этом знают.

— Верно. Кто не слыхал об этом! — подтвердили крестьяне.

— А я вот не слыхал. Диву достойное дело.