Братишка, оставь покурить!

Впереди показался длинный, вклинившийся в лазурь моря, мол. Вдоль его края колебалась белая полоска разбивающихся о его монолит волн. А у основания мола, на берегу, стояли несколько вооруженных человек. Это была именно военная полиция. Накаркал…

Мы лихо подрулили к ним — из-под колес взвихрился клубочек белого песка. Один из полицейских бросил сигарету, поправил ремень с кобурой и направился к машине. Наш старший спрыгнул на землю, тоже одернул форму и пошел ему навстречу. Они козырнули друг другу и только после этого обменялись рукопожатиями.

Да, если раньше у меня и имелась возможность попытаться освободиться силой, теперь уже было поздно. Дергаться против пяти автоматов — самоубийство.

Между тем наш старший и офицер военной полиции обменялись лишь несколькими фразами и мой знакомец вернулся ко мне.

— Ну что, пошли, Просвет!

Я демонстративно устроился поудобнее и скрестил на груди руки.

— Я никуда не пойду, пока вы мне во всех подробностях не объясните, куда и с какой целью ведете, — сказал как можно решительнее.

Он усмехнулся.

— Это бесперспективно, Просвет. Если ты сейчас пойдешь со мной, я тебе по пути все объясню. Потому что есть вещи, которые можно тебе сказать только наедине. Если же будешь сопротивляться, вон те тренированные мальчики легко скрутят тебя. Тогда все равно все произойдет как и было задумано, но только ты так ничего и не узнаешь.

При подобной широте выбора ничего не оставалось, как только покориться обстоятельствам.

Я спрыгнул на песок. Песок тут — мечта. Неслучайно побережье Югославии в свое время славилось своими пляжами и курортами. Да и теперь тоже, хотя из-за всех этих событий людей сюда приезжает отдыхать куда меньше.

Мои ноги утонули в белом крошеве. Только теперь я обратил внимание, что одет не в ставшую уже привычной для меня военную форму югославской армии, а в собственный гражданский джинсовый костюм, в котором приехал сюда и который до сих пор лежал у меня в вещах в казарме. Значит, они и вещи мои забрали…

Полицейские стояли в сторонке и с нескрываемым любопытством наблюдали за происходящим. Кроме того, за нами, не отрываясь, наблюдал глазок объектива кинокамеры — мой отъезд запечатлевался для истории.

Наверное, понял я, эту кассету покажут нашим ребятам, чтобы они убедились, что со мной ничего страшного не произошло и меня просто отпустили.

Мы вдвоем направились к молу. Ступили на узкую бетонную иглу, вонзающуюся в Адриатическое море.

— Слушай меня теперь внимательно, Просвет.

Уж об этом он мог бы не напоминать — и без того о более внимательном слушателе он мог бы только мечтать.

— Дело в том, Просвет, что я — офицер контрразведки. В свое время учился и какое-то время жил в Советском Союзе, — начал он.

А я-то думал, откуда это у Славко мог оказаться солдат, который так легко и свободно говорит по-русски. Теперь понятно… Но это ж выходит, что ради меня была проведена такая сложная операция! Это, конечно, льстит самолюбию. Льстит, но и настораживает. Потому что неведома конечная цель задуманного.

Мы неторопливо шли по молу прямо в открытое море. Все остальные остались на берегу. Справа о бетон бились волны, на головой визгливо перекликались птицы с заломленными крыльями. Насколько я понимаю, при таком шуме вести запись разговора едва ли возможно.

— Когда нам стало известно, что у русских проживает мусульманка… Короче говоря, — перебил он сам себя, — нужно было убедиться в том, случайно ли это произошло или же ты стал жертвой какой-то ловкой провокации со стороны противника…

— Ага, был бы их шпионом, выведывал ваши секреты и жил бы при этом с их резидентом на виду у всех, — не сдержавшись, фыркнул я.

— Как бы то ни было, Просвет, выбор сделал ты сам. Ни уезжать добровольно, ни расстаться с ней ты не захотел, — сдержанно напомнил сопровождающий. — Поэтому нам пришлось принять соответствующие меры. На войне каждая сторона старается максимально обезопасить себя от возможных неожиданностей.

— Да поймите вы… — начал горячиться я.

Однако он не дал мне закончить.

— Решение принято, Просвет, я с ним согласен. Если бы даже ты меня сейчас сумел в чем-то убедить, даже если бы я изменил свое мнение, изменить ничего ни я, ни ты, ни кто бы то ни было, уже не в силах. Так что тебе придется подчиниться.

Несмотря на то, что я хорохорился, это понимал прекрасно. Потому спросил уже без напора:

— Подчиниться чему?

Контрразведчик слегка попенял:

— Так я же пытаюсь тебе объяснить, а ты все время перебиваешь, не даешь слова сказать… Решение принято такое. После того, как ты уличен в контактах с противной стороной, оставаться здесь тебе нельзя. Даже если бы ты попросил предоставить тебе дозволу на проживание в республике, ты бы ее не получил — все по той же причине. Какие еще могут быть варианты? Возвращаться в Россию — у тебя нет документов. Просто передавать тебя в российское посольство в Белграде было бы с нашей стороны некрасиво — ты для нас много хорошего сделал.

Интересно, а нашел бы я выход, сложись судьба так, чтобы это мне нужно было бы решить чужую судьбу в аналогичной ситуации?

— И каков же выход?