Братски ваш Герберт Уэллс

Его исповеди и призывы выходили в свет неустанно, и, хотя не все они и не так быстро, как хотелось бы, достигали нас, мы видели ясно: почва ускользает из-под ног мудрого Поводыря по Аду. Виргилий останавливается и неуверенно нащупывает: куда же идти?

Реальный мир катился к катастрофе по предсказанным им рельсам. Но мир этот решительно отказывался внять совету и перевести стрелки. Он не желал слушать фабианских проектов переустройства. Он смеялся над пророчествами английской Кассандры.

Что день яснее сквозь благообразные черты великого романиста проступал растерянный облик созданного его же воображением мистера Барнстэйпла - прекраснодушного и глубоко подавленного редактора никем не читаемого, еле сводящего концы с концами журнальчика "Либерал", умницы, на которого смотрят свысока даже собственные футболисты-сыновья.

Прозорливец явно терял ясность взгляда, метался и мучился, потеряв надежду, что мир может быть спасен извне, бескровно и бесслезно, то ли волшебным газом чудотворной кометы, то ли бациллами, способными, не спрашиваясь людей, уничтожить грозящую им опасность. И вот чаще и чаще взгляд Проводника стал обращаться к Компасу, имя которого Коммунизм.

К сороковым годам можно было сказать твердо: там, в Англии, у нас есть друг, нерешительный, слишком мягкосердечный, но верный и искренний до глубины души. Его имя - УЭЛЛС.

мой соавтор - Франческа Гааль

Справедливость превыше всего: не вмешайся она, мое письмо ему не было бы написано.

В отличной статье, с упоминания о которой я начал, говорится: писатель Успенский написал его весной сорок второго года, во фронтовой землянке, куда как-то попали два романа Уэллса - "Война миров" и "Люди как боги".

Тут не все точно. Мне не случалось на фронте живать в землянках. Ни одной книги Уэллса у меня не было; не было их - не знаю уж почему - и в богатых библиотеках балтийских фортов, в десятке километров от меня.

Я жил в описанном Н. К. Чуковским большом кирпичном "офицерском доме" в Лебяжьем, в доме, пустом, как Бет-Пак-Дала, и холодном, как Антарктида. Жил и работал - нет, не "как зверь", а как военные корреспонденты в те годы.

Трудно вспоминаются эти месяцы - конец осени, начало зимы сорок первого года. Сводки мрачнее ночи. Враг все ближе к Москве. Сейчас не каждый поверит, но было так: мы жили только глубокой, почти иррациональной уверенностью в грядущей победе. Мы знали: она не слетит с неба сама - надо работать, надо драться за нее. И вот мы работали. Времени у меня не было ни минуты: я писал, но - какие тут послания на Запад! Изо дня в день заметки для газеты района, для ленинградских, для флотских газет... Нет радиста - сам лови ночью сводку. Ослабел типографский рабочий - крути плоскую машину. Не прислали клише из города - отрывай кусок линолеума от пола и режь сам. Времени не было.

И тут пришла на помощь она, Франческа.

В ноябре-декабре над Финским заливом темнеет рано и глухо. В кромешной зимней тьме по поселку всюду вырубали свет. Всюду, кроме матросского клуба. Там начинались лекции, доклады, танцы и главное - кино.

Перед вами - альтернатива: сидеть, волком воя, в чернильном мраке три или четыре часа, или пойти в клуб. Кто как, а я шел в клуб, хотя мне, сорокалетнему командиру, не по мыслям, не по чину, не по возрасту было фокстротировать с юными краснофлотками. Я садился в зале в кресло, и читал, до фильма.

До фильма! Обстрелы, двойная блокада, ледостав - мы были нацело отрезаны от сокровищницы кинопроката.- "Ораниенбаумская республика" жила фильмами, блокированными с нею с начала сентября. К этому времени сохранился, по-видимому, один: "Маленькая мама".

Первые пять раз я смотрел Франческу Гааль миролюбиво. Полюбовавшись на нее в двадцатый или двадцать седьмой раз, я изнемог. Почувствовал себя морально надломленным. Люди железной воли - работники Политотдела, редактор Женя Кириллов, секретарь редакции "Боевого залпа" Жора Можанет мужествовали сильно. Они стояли насмерть. Они уговаривали меня: "Лев Васильевич, идемте!" Я не мог.

Я оставался в редакционной тьме, ложился в черном мраке на черный топчан, и - что было мне еще доступно? - думал, думал, думал...

Вот в этой-то пахучей типографской черноте, в шуме высоченных сосен над крышей, в холодном свете звезд, если выйдешь наружу, в еще более холодном - мертвенном - мерцании панических фашистских ракет за фронтом немцы и привиделись мне марсианами.

"Маленькая мама" вышла замуж в тридцатый или сороковой раз. Лампочка надо мной обозначилась тускло-рдяным волоском, вспыхнула, как "новая звезда", пригасла и пошла мигать и помаргивать на экономическом "режиме имени инженер-капитана Баширова": он ведал нашей тощей энергетикой.

Я встал, нарезал газетной бумаги, заложил первый листок в машинку и начал:

"Итак, глубокоуважаемый мистер Уэллс, катастрофа, которую вы, предсказывали полстолетия назад, разразилась: марсиане вторглись в наш мир..."