Братство волка

Сильвия обернулась и с удивлением посмотрела на него. Некоторое время она оставалась в том же положении – опершись двумя руками на подоконник, – чтобы позволить ему любоваться легкой выпуклостью ее живота, черным треугольником под ним и тяжелыми, идеально круглыми грудями с коричневыми сосками, просвечивающимися под кружевной сорочкой. Она подошла к кровати.

– Очевидно, нет, amove mio.Не более получаса.

Он заметил, что на ней кроме сорочки были открытые туфли из черной кожи на каблуках.

Подойдя к кровати, женщина окинула взглядом смятые простыни и равнодушно произнесла:

– Тебе пора возвращаться домой.

Она села на кровать и стала водить по простыне рукой, теребя ее беспокойными пальцами. Грегуар вздохнул. Он накрыл ладонями ее груди и, притянув Сильвию к себе, поцеловал их. На мгновение она прижалась к мужчине, но затем резко отстранилась.

– Это была идея маркиза? – грубо спросила она. Ее голос звучал довольно жестко.

– Какая идея?

– Прийти сюда.

– Во всяком случае, не моя. Я не знал об этом доме, кстати, самом лучшем и гостеприимном из всех в окрестностях Менда. А потому это наверняка идея Тома, – сказал Грегуар. – Тем более этого не мог предложить мой спутник, поскольку, как ты уже заметила, он не говорит. Хотя… Бог свидетель, сегодня он много говорил. – И, вспомнив один из вопросов, который задала ему Сильвия по поводу Мани, он добавил: – Да, Мани приехал сюда из Нового Света, он последовал за мной во Францию и, боюсь, сделал это на свою беду…

– Ты имеешь в виду этот вечер… тотемов? Я правильно говорю? В замке Моранжьяс?

– О Боже! Это тебе Тома рассказал?

Она легла, забралась под одеяло и свернулась возле него калачиком.

– Это ты, шевалье, – сказала она. – Но, честно говоря, я не совсем, поняла правила игры. Мне лишь стало ясно, что тебя это очень рассердило, а потому маркиз поспешил покинуть этот «отвратительный вечер» – так, по крайней мере, ты говорил, вспоминая о нем.

– Храбрый Тома, – усмехнулся Грегуар и театрально вздохнул.

Тихим монотонным голосом, как будто боясь разбить нежный кристальный кокон, свитый из смеха, доносившегося из соседних комнат, и поскрипывания оконной рамы, он вкратце рассказал Сильвии об этом «отвратительном вечере».

С самого начала все приняло какой-то вульгарный оборот, когда, поужинав, гости разошлись отдыхать, и граф, хозяин вечера, с ленивой заносчивостью проронил фразу:

– И все же, шевалье, как вы могли смешать свою кровь с кровью этого дикаря?

Грегуар сразу почувствовал, что этот вопрос не предвещает ничего хорошего.

Он задействовал все свои навыки, касающиеся хороших манер, чтобы оставаться на грани того, что называется вежливостью. Чувствуя на себе пристальный взгляд Мани, который, конечно же, все слышал и понимал (граф, разумеется, об этом не догадывался), он попытался объяснить, что нельзя считать дикарем человека, который разделил с тобой горе, опасность и трудности. Стараясь оставаться спокойным и предельно тактичным, Грегуар рассказал, как Мани спас ему жизнь, когда вынес его на своей спине из-под огня англичан во время битвы в Труа-Ривьер. Интендант Лаффонт, находившийся на другом конце стола, усмехнулся и с дерзким видом произнес:

– Ради бога, вы можете думать что хотите, но для меня эти грязные животные остаются просто каннибалами!

Вот тут шевалье де Фронсак вынужден был продемонстрировать свое мастерство: спрятав лицо за бокалом вина, он осушил его одним глотком, а затем швырнул в красное лицо Лаффонта так, что ни одна капля не попала на графа. Тот, растерявшись, поднял его с комичным выражением на лице и, глупо улыбаясь, спросил:

– А может ли он производить потомство от женщин нашей расы?

Мани ответил на этот вопрос сам, причем на языке тех, кто над ним насмехался. Он сказал, что если свечу задуть, то все женщины становятся одинакового цвета. После этого последовал оживленный разговор о расах, во время которого Грегуар, шевалье и натуралист, ссылался на самого Вольтера… Аббат Сардис, молчавший все время, пока граф не спросил его мнение как священнослужителя, поддержал Грегуара, заметив, что, очевидно, «кровный брат шевалье – тварь Божья, как и все мы», а затем вдруг поинтересовался:

– Вы его крестили?

Грегуар в это время допивал свой третий или четвертый бокал.

– Он меня об этом не просил, – просто ответил он.

Госпожа графиня, посмеиваясь и желая напомнить всем, что она еще здесь, тоже высказалась по поводу ответа Грегуара и его неслыханной дерзости, на что, впрочем, никто не обратил внимания.

– У Мани собственные верования, – продолжал Грегуар, – и в некотором смысле он сам является кем-то вроде… кем-то вроде аббата, как вы, святой отец.

Граф де Моранжьяс тут же воскликнул, что если у индейцев действительно были аббаты, то неудивительно, что они проиграли. Шумно поддержав его, гости засмеялись, за исключением графини, которая посмотрела на своего супруга с печальной укоризной. Когда же Грегуар ответил на вопрос священника о том, каковы верования индейцев, в воздухе повеяло мистикой и шаманством.