Братство выживших

Звонил некто Глухарев, главный врач больницы, в которую попал Тимонин. Представившись, он поинтересовался, с кем разговаривает, и очень обрадовался, что удалось застать дома жену героя. Глухарев обрисовал ситуацию и добавил, что волноваться не нужно, состояние Тимонина вполне удовлетворительное. В настоящее время в больнице объявлен карантин. В районе вспышка желудочной инфекции. Но для супруги героя будет сделано исключение, она сможет навестить мужа уже завтра в первой половине дня.

Ирина Павловна взяла ручку и записала на отрывном листке, как добраться до больницы из Москвы кратчайшим маршрутом.

– Вы говорите, палата номер четырнадцать? – переспросила она. – Второй этаж?

– Совершенно верно, – отозвался Глухарев. – Одноместная палата. Окном во двор. Тихое место в конце коридора. У нас не президентская больница, но вашему мужу мы выделили лучшее место. Он там совершенно один. Никто не мешает ему восстанавливать силы.

– Как вы узнали мой номер телефона? Леня сказал?

– Когда вашего мужа доставили сюда, он был в легком обмороке, – охотно ответил Глухарев. – Но в кармане брюк я нашел целлофановый пакетик, а в нем документы. Водительские права, паспорт и домашний телефон на его последней странице.

– Спасибо, – всхлипнула Тимонина. – Спасибо, вы очень добрый человек.

– Это мой долг, поставить в известность близких пострадавшего.

– Даже не знаю, как вас благодарить, – Тимонина снова всхлипнула. – Завтра же утром я буду у вас. Спасибо.

– Вашему мужу спасибо, – ответил Глухарев. – Он спас людей.

– Он у меня такой. О других беспокоится, а о себе совсем не думает.

Ирина Павловна положила трубку и посмотрела на Казакевича, застывшего на месте, взглядом победителя. Сорвавшись с места, он выхватил из руки Тимониной листок с записями.

– Город Калязин Тверской области? Надо же, куда Леню занесло… Впрочем, тут, по-хорошему, два, ну, два с половиной часа езды. Молись за меня.

Сунув листок в карман, не попрощавшись, Казакевич вышел из дома и погнал машину к Москве, в район Сретенки. Валиев и два оставшихся помощника бригадира ждут ответа, гадают, отменит ли Казакевич заказ. Что ж, ждать осталось недолго. Сегодня азербайджанцы покажут, на что способны.

День уже клонился к вечеру, когда Казакевич позвонил условным звонком в дверь квартиры, снятой азербайджанцами. Бригадир сам вышел открывать, пропустил Казакевича в кухню.

– Поздравляю, – сказал Казакевич, – Тимонин нашелся, попал в больницу города Калязина с какими-то царапинами. Так что давайте по коням, к Тимонину надо отравляться. Срочно. Чтобы твой должок не заржавел.

Когда сестра убежала за портфелем, Тимонин встал и подошел к окну. Из палаты просматривался больничный двор, застроенный деревянными сараями и засаженный молодыми чахлыми тополями. На заднем плане виднелась котельная с высокой трубой, пускающей в небо черный дым, и одноэтажный кирпичный домик – видимо, больничный морг.

Картина была такой скучной, что захотелось спать, и он снова лег на кровать.

– Вот ваш портфельчик.

Сестра неслышными шагами вошла в палату, поставила портфель на стул. Тимонин открыл замок, убедился, что деньги, как ни странно, на месте, сунул портфель под кровать и снова лег на спину. Сомова остановилась в дверях и, наконец, решилась на вопрос.

– А правда, что вы спасли тех людей из вертолета?

– Я что? Я спас? – переспросил Тимонин. – Кого?

О своем подвиге Леонид почти ничего не помнил. Мало того, он плохо понимал, где находится, как сюда попал, за какую провинность ему нужно валяться на этой койке. Сомова, оценив скромность больного, больше не стала ни о чем спрашивать. Выйдя в коридор, она села за стол рядом с дверью в палату Тимонина, включила лампу и начала фасовать таблетки по пакетикам.

Тимонин ненадолго задремал, но был разбужен тяжелыми шагами. Растворив обе створки двери, в палату вошли двое военных и поставили у противоположной стены еще одну койку. Затем вкатили каталку с восседавшим на ней пожарным-полковником. Будь Тимонин в здравом рассудке, он не узнал бы спасенного им человека.

На грудь, спину, руки, лицо полковника, поцарапанные металлом, порезанные осколками лопнувших иллюминаторов, наложили повязки, в несколько слоев замотали бинтами, израсходовав на одного пожарного недельную норму перевязочного материала, отпущенного на всю больницу. Сломанные в голенях ноги закрывали шины и гипс. Из-под повязок на Тимонина глядели живые черные глаза.

– А я сам к тебе попросился, – сказал полковник. – Меня тоже в одиночку поместили, так я там за час чуть от скуки не подох. Виноват, не представился. Белобородько Василий Антонович. А тебя как величать?

– Меня? – переспросил Тимонин. – Леня.

– Ну, значит, будем дружить, Леонид. Я уже сказал, кому надо, коньячка сейчас принесут, дерябнем за мое спасение, за твое здоровье. И телевизор доставят.

В палате снова появились лейтенант и прапорщик. Поставили в углу высокую тумбочку, водрузили на нее телевизор. Через несколько минут между кроватями Тимонина и Белобородько стоял стол, покрытый клеенкой.