ВОЙНО. Завоевать – значит, использовать. А использовать бога – это само по себе кощунство.
СТАЛИН. Хорошо сформулировано. Но что из этого следует? Мы никогда не будем заодно?
ВОЙНО. На равных – никогда. Вы этого не позволите.
СТАЛИН. С кем на равных? Ведь вы такой – исключение, редкость. А другие? Неужели вы считаете этих других равными нам с вами?
ВОЙНО. Сказав людям, что религия – дурман, вы сказали, что дурман – сама мораль.
СТАЛИН. Что же вы повторяете антирелигиозную макулатуру?! Ни один мыслящий человек не может однажды не задуматься, откуда это все взялось? Природа. Мироздание. Но природа – это и есть бог! Но не в том виде, в каком подаете его вы.
ВОЙНО. Значит, все-таки вы допускаете существование бога.
СТАЛИН. Черчилль прав: русские умеют хранить тайны, даже от своих. Значит, вы ничего не знаете о небесном крестном ходе над Москвой, над Ленинградом, Сталинградом? Я не могу утверждать, что именно икона помогла. Но ведь не сдали немцам эти три города. И это такие же три факта, как уцелевшая «Тайная вечеря». Но это не весь ответ на ваш вопрос. Последние дни я чувствую, что мне осталось совсем мало. И меня все время тянет исповедаться. Но кому? По-моему, вы – лучшая кандидатура.
ВОЙНО. Бог с вами, как я смею.
СТАЛИН. Всякая власть – от бога. Вот власть вам поручает – исповедать товарища Сталина. Подчиняйтесь.
ВОЙНО. Это какая-то игра, а я не люблю игр.
СТАЛИН. Ну, какая это игра, все всерьез. Не хочу я лежать мумией в мавзолее. Хочу, чтобы прах мой упокоился в сырой земле. Но ведь не позволят. Ни соратники, ни народ. Как быть? Что сделать, чтобы похоронили по-человечески?..
ОШАНИН. Значит, он почувствовал край. Даже в богочеловеке можно узнать просто человека. Как только на краю… так подавай бога. Карпов говорит, великий вождь своей рукой вписал твою фамилию в список лауреатов его премии. Уж как только тебя не ублажали, как только не искушали – ты стоял, как скала. И вот… принял эту премию. Мой тебе совет, друг. Прими его исповедь, а потом проводи до самых врат… сам знаешь, чего. Ладно, ребята, я вас покидаю. У меня сегодня операция.
КАПА. Интересно, перед тобой стоит вопрос, как жить дальше? Или тебе достаточно прислушаться к голосу божьему?
ВОЙНО. Как это ужасно.
КАПА. Что ужасно?
ВОЙНО. То, как я поступаю с тобой. Как поступаю с чувством нашим друг к другу. Ведь в этом чувстве нет ничего греховного. Я тоже не сплю ночами, думаю, ищу выхода. И – не нахожу. Спрашиваю себя, почему не нахожу. И на ум приходит только одно объяснение. Я стал упрямым, твердолобым фанатиком. И если это так, то как я могу осуждать Сталина или тем более исповедовать его?
КАПА. Да леший с ними, Сталиным! Нам-то что делать?
ВОЙНО. Дай мне еще один день и еще одну ночь.
ВОЙНО. Я отлично понимаю, что теряю своих детей. Чем старше становятся, тем больше отворачиваются от меня. Вы их вторая мать. К вам они, исключая Михаила, прислушиваются. Подскажите, как мать, что мне делать?
БЕЛЕЦКАЯ. Боюсь, что поезд ушел. К богу они не придут точно. А если так, то между вами не может быть ничего общего.
ВОЙНО. Но все трое пошли в медицину. Скоро станут профессорами. Разве это не общее?
БЕЛЕЦКАЯ. Нет. В медицине они будут сами по себе, отдельно от вас. Тем более, что вы ушли из медицины в работу святителя. И эта ваша священническая работа выпадает из существующей системы ценностей. Ее как бы нет. Ваша работа нужна ничтожно малому числу людей. Души большинства врачует – или только делает вид, что врачует – государственная мораль и ее государственные проповедники. Для вас выход один – ждать, когда существующая мораль исчерпает себя. Тогда к народу вернется ваша церковь. Но боюсь, что к тому времени народ у нас будет совсем другой. Будет в своем большинстве атеистом по сознанию, хотя и уважительно относящимся к церкви. Во всем мире религиозность пойдет на спад. Но нас к тому времени точно не будет. А вам ведь нужно знать, как жить сегодня.
ВОЙНО. Да-да, именно так. Говорите. Договорите до конца.