Браво, молодой человек!

— Надо подождать, — сказал Рустем, — надо подождать, Георгий Степанович, пока еще одну группу не обучим в Славянске. Вас же министерство не торопит? И ругать не станут, если мы повременим.

— Но если мы повременим, то экспериментального цеха не будет, — веско сказал Оптимист, и Мусавиров качнул головой.

— Если удачно перейдем на полную нагрузку печи, ругать не станут, — сказал Пессимист, глядя перед собой в стол. — И тогда будет экспериментальный цех. Давайте по существу…

— Вот именно! — воскликнул Оптимист, но перехватил строгий взгляд Мусавирова и смолк.

— У меня вот какие данные и вот какие соображения. — Пессимист вынул бумаги из папки и стал докладывать, сколько ребят можно будет перевести с других участков к печи и по сколько часов придется перерабатывать поначалу, пока все не устроится, старшим обжигальщикам и тем ребятам, что имеют опыт.

— А ребят можно обучать и у нас, — сказал Мусавиров, — нечего возить за тридевять земель, надо свою базу создавать. Да она и есть, своя база.

— База-то, пожалуй, хреновая, — сказал Варакосов.

РУСТЕМ: Несколько и разумных, и всяких голов озабочены одним делом, и его надо решить, и ты знаешь, что в случае неудачи не тебе расхлебывать кашу. Но ты берись за дело вместе с другими, так, будто кивать потом будет не на кого и расхлебывать кашу будешь именно ты… Вот тогда ты почувствуешь, что такое ответственность!

Н-да, ясно, почувствуешь, если  т е б е  отвечать. А если Галкину или Варакосову, или Мусавирову, или одному из очкариков?..

Разум — отличная штука. В твоем возрасте, парень, человек должен иметь здравый разум, но и о своем сердце ты должен знать чуть побольше, чем то, что оно перекачивает фантастическое количество литров крови…

Он внятно и, пожалуй, чрезмерно громко сказал:

— Георгий Степанович, я считаю, что переход на трехсменную работу дело реальное.

— Реальное, — оживился Галкин, — и тогда реальностью станет второй цех, все наше… да что уж вы — разве же вы не думаете о том же!

Я думаю о том же. Верю. Пусть я ошибусь потом. Но сперва я хочу поверить. А потом пусть я ошибусь.

— Но мы собрались не для того, чтобы кто-то один заявлял: я считаю, — сказал Оптимист.

Рустем проследил, куда сверкнули очки Оптимиста, и увидел недовольное лицо главного инженера.

— Мы собрались, чтобы услышать мнение каждого, — резким голосом сказал Мусавиров.

— Вот именно! — одобрительно засмеялся Пессимист, и очки его насмешливо посветили не то в сторону своего коллеги-очкарика, не то в сторону главного; инженера.

Совещание решило дать туннельной печи полную: нагрузку.

Только Варакосов качал головой и говорил:

— Дело-то, конечно, нужное…

3

Когда Рустем с Панкратовым вышли из проходной, была ночь. Звезды мерцали над степью, над заводом и городом. Теплая пахучая тишина стояла над бурьянным пустырем, за нею скорее угадывался, чем слышался, шелест бегучей речной воды.

— Пива хочется, — сказал Панкратов. — Засиделись, павильон в саду закрыт.

— Не понял я сегодня ни черта, — сказал Рустем. — Чего он защищал так директора? Боится, может?

— Жизнь и без того сложна, а ты еще усложняешь, — посмеялся Панкратов. — Ведь легче предположить гораздо более возможное: всякое бывает в жизни, а потом люди бережней относятся друг к другу. И на хрена тогда твое честное чувство мести.

— Проще — лучше?

— Не желаю философствовать, — решительно сказал Панкратов, — а предположить могу, что и не забыл Степаныч ничего и башку бы ему не прочь снести. Только не двужильный все-таки он человек. Забот у него — во как!

— А нет ли тут подвоха?

— Да нет, — отмахнулся Панкратов. — Во всей этой затее есть одна заковыка. Старшим обжигальщикам, конкретно вот тебе, придется тащить на себе третью смену. Ты живой человек, ты потребуешь гроши за эту самую смену. А там, — он ткнул пальцем куда-то вверх, — там подивятся: откуда такие заработки у ваших обжигальщиков?

— А если конкретно я не потребую?

— Тогда немалая экономия фонда зарплаты. Там подивятся: за счет чего? Если производительность труда так повысили — гони передовой опыт. А опыта — тю-тю! Ты понял?

— Ну, эта рогулька не страшная.

— Я сказал — заковыка.

— Очень важно?

— Все важно.

Рустем сказал:

— Молодец все-таки Галкин!

Панкратов обрадовался:

— Во-во! Зачем же ему быть таким… как один молодой человек, и проповедовать чест-но-е чувство мести? Забот у него — во как!

— Опять ты из библии! — возмутился Рустем. — Чепуха это!

— Молокосос ты еще.

— Когда я повзрослею, тебе придется принять иное положение.

— То есть?

— Чтобы хвост тебе не завернуло ветром.

— Но-но! — Глаза Панкратова злобно сверкнули.

— Ого!

— Не трогай меня — и до гроба будем вместе пиво пить.

Рустем не ответил.

Глава седьмая

1

— Женя, Женечка! — звала Анна Платоновна.

— Ее, может, нет дома, — услышала Жанна голос Оськи.

— Же-ня! Женечка-а!

— Да ты что, бабка, горланишь! Может, она с парнем заперлась.

— Ее дело, с кем запираться…

Жанна выбежала на крыльцо и закричала во двор Платоновне:

— Дома я, Анна Платоновна!