Бред зеркал

— Ну да. Во время войны получил чины вплоть до поручика. Золотое оружие. Владимира с бантом. И офицерского Георгия. Отличался беззаветной отвагой и зверской жестокостью по отношению к разбойничавшим башибузукам. Поймав однажды осквернителей армянского храма, хотел было сжечь их живыми и уже обложил для того просяной соломой. Но был во время остановлен, к счастью, начальником отряда. Был заподозрен товарищами в изнасиловании курдской девушки. Но в самое пекло боя всегда лез с безумной храбростью, пренебрегая всякими предосторожностями, увлекая за собой солдат львиной отвагой.

— Его теперешнее звание и имя? — спросил мичман.

— Поручик запаса Демьян Петрович Нуралимбек. После войны он вскоре же ушел в запас и открыл фруктовую торговлю в одном из поволжских городов, — продолжал доктор. — И стал усиленно читать Евангелие, которого совершенно не знал, несмотря на принятие христианства. Стал читать все, что касалось Христа. В одной переведенной с английского языка книге он как-то вычитал, что имя не покаявшегося разбойника, распятого вместе с Христом, было Измерай. Как оказывается, то же самое имя носил и он, когда был еще огнепоклонником… Странно! Все-таки это странно! — вдруг воскликнул доктор взволнованно.

Мичман оглядел доктора с недоумением, так изменилось внезапно его лицо.

— Дальше, — попросил он его с участием, тронув за локоть.

Тот продолжал:

— Тут же поручик запаса Нуралимбек, распродав лавку, ушел в монастырь. Но через полгода тайно бежал оттуда. Поступил братом милосердия в холерный барак и, вследствие той же своей неустрашимой отваги, заболел холерой. Но перенес болезнь до удивления легко. Затем поступил смотрителем на мыловаренный завод и во время случившегося на заводе пожара вошел в охваченное пламенем здание, чтоб спасти задыхавшуюся в дыму… кого вы думаете? Кошку! Кошку он спас, но сам получил тяжкие ожоги плеч…

— Затем?

— Затем он заболел психическим недугом. Дело в том, что однажды в Страстную пятницу на ладонях его рук и на ступнях ног появились странного вида лишаи, похожие по виду на зарубцевавшиеся язвы… как бы след от пробития гвоздями… Странно, не правда ли, странно? — воскликнул опять доктор.

— И что же? — шепотом спросил его мичман.

— И он стал воображать себя…

— Разбойником Измераем?

— Ну да! — воскликнул доктор с горячностью.

И замолк в странном волнении.

Мичман напомнил ему:

— Можно взглянуть на больного?

— О, пожалуйста, пожалуйста, — заторопился тот. И предупредительно добавил: — Только при разговоре с ним называйте его не иначе, как Измераем…

— Хорошо, — согласился его собеседник.

Когда они вошли затем к больному в комнату, тот сутуло сидел за столом и читал Евангелие. При их входе он, однако, встал и, повернувшись к ним лицом, приветливо поклонился с такой доброй улыбкой.

— Вы меня теперь не боитесь, — выговорил он. — Я теперь не страшный; я ведь, покаялся перед Ним. Перед Иисусом, — пояснил он прямо-таки с трогательной улыбкой.

Мичман в упор глядел на него. Это был человек богатырского сложения, с черными глазами, с черными, как смоль, и жесткими волосами, в которых уже пробивалась седина.

— Сколько ему лет? — спросил мичман доктора шепотом.

Но больной ответил за него:

— Со дня моего вторичного рождения прошло уже 52 года. Вот уже сколько! — добродушно улыбнулся он.

— Измерай, — попросил его доктор, — покажите гостю ваши руки.

Он ласково протянул гостю обе свои ладони. И тот увидел с ясностью две зарубцевавшиеся язвы, как бы когда-то пробитые гвоздями.

Мичману стало страшно. По коже холодная дрожь прошла.

— Вы разбойник Измерай, распятый вместе с Христом на Голгофе? — спросил он больного, почему- то бледнея.

— Ну да, — ответил тот совсем просто.

— Вы хорошо помните этот день Голгофы? — снова спросил мичман.

— О, да! Очень хорошо!

— А вы помните бой при взятии Карса, в котором вы участвовали?

— Нет. Об этом я уже забыл. Ведь это же произойдет, вероятно, много позже, — добавил он загадочно.

— А наружность Христа вы помните? — воскликнул мичман.

— Я вижу Его, как сейчас.

— Вы вместе пришли на Голгофу?

— Нет, мы были уже там и стояли возле своих крестов, когда, наконец, привели Его.

— Вы говорите «мы», кто это были «мы»?

— Я, Измерай, и другой осужденный, Амврий.

— Это имя второго разбойника?

— Да, — проговорил он, как о добром знакомом.

— Расскажите мне что-нибудь о наружности Христа.

— Он среднего роста, тонкий. С золотистыми вьющимися волосами. С темно-синими глазами, дивной красоты…

— Как он был одет?

— В белую рубашку без швов. И коричневый плащ. — Больной говорил твердо, с уверенностью, точно прибивая слова.

— Он был измучен?

— Но держался, как царь. Свободно, просто и красиво.

— И все-таки Его лицо носило следы побоев?

— Очень! Видимо, римские легионеры били его бичами со свинцовыми наконечниками. Все Его лицо было испещрено синяками.

— А вас легионеры били перед казнью?

— На Голгофе нет. А я помню только Голгофу…

Мичман спросил:

— А не встречали ли вы когда-нибудь в жизни поручика Демьяна Петровича Нуралимбека?