Брэдбери

Купив эту совершенно необходимую вещь, юный самогонщик проделывал в нем крохотное отверстие и надевал презерватив на горлышко бутыли. Затем — десять дней в теплом, темном, желательно потаенном месте. Пока шел процесс брожения, презерватив стоял строго вертикально, поддерживаемый выходящими в процессе брожения газами. А затем сдувался и повисал, как тряпка. Это указывало на то, что бражка готова к употреблению.

Мы внесли изменения в технологию, добавив ко всем вышеуказанным ингредиентам чуть ли не килограмм лепестков одуванчика, а саму бутыль спрятали в школе, в одном из хозяйственных помещений. Десять дней спустя мы открыли кладовку — сдутый презерватив безвольно свисал с горлышка. Мы сняли его и разлили мутную, желтоватую и пахучую жидкость по алюминиевым кружкам. Вкус у этого пойла был просто отвратительный, однако мы осушили кружки до дна, выпив жидкость быстрыми жадными глотками.

— За Рея Брэдбери! — прозвучал тост.

Похоже, что опьянение наступило еще в процессе питья.

Мы сидели впятером в кладовой. Один из мальчишек достал из кармана коробок спичек, зажег одну из них и поднес пламя к запястью.

— Четыреста пятьдесят один градус по Фаренгейту! — торжественно произнес он. — Я — этот, как его… Муций Сцевола… Ах, черт, как больно!.. Ведь это температура горения бумаги…

— Но бумага горит в любом пламени, разве не так? — пробормотал кто-то.

— Нет, — авторитетно вступил в разговор я. — Бывают разные виды огня. Некоторые из них жарче, чем другие.

Затем мы все, что называется, вырубились — вино из одуванчиков, напиток из детских воспоминаний Рея Брэдбери, одержало над нами верх.

Александр Генис, писатель (эмигрировал в США в 1977 году)

Самого Брэдбери никогда не интересовала научная составляющая. Он был главным лирическим фантастом — его сила, его гений заключались в том, что он вывел фантастику из подросткового гетто. Совсем недавно в журнале «The New Yorker» было напечатано последнее эссе Брэдбери. Звучит оно как завещание. А написал он о том, что когда ему было десять-одиннадцать лет, жил он себе в Иллинойсе, на Среднем Западе. И там нашел эти «зачаточные» фантастические журналы 1930-х годов — на плохой бумаге. И Брэдбери как бы сошел с ума: он вдруг открыл для себя параллельный мир, который навсегда стал его любимым миром.

Я прочитал эссе и подумал, что когда мне было столько же лет, — я открыл для себя Рея Брэдбери — и… тоже сошел с ума. «Марсианские хроники» и (особенно) «451° по Фаренгейту» стали мощным открытием. Мы-то читали его в Советском Союзе, и я еще тогда думал, что это, наверное, Брэдбери придумал самиздат и стал его апостолом, потому что книги его были самым ценным и важным приобретением в жизни. И сегодня, когда книги ничего не значат, ничего не стоят, их просто нет, а остались лишь их электронные призраки, души, — я с грустью думаю о Рее Брэдбери, который был не просто апостолом самиздата, но рыцарем книги.

— Скажите, в последнее время он так же был популярен, как и прежде?

— Конечно, нет. Лишь в самое последнее время в США неожиданно по-глупому он стал опять популярен, потому что вышел фильм «Фаренгейт 9/11», не имеющий никакого отношения к роману Брэдбери. Но из-за названия писателя опять вспомнили. Брэдбери же входит в золотую когорту американских писателей — не на основании фантастики, а просто так. Он, скажем, вместе с Сэлинджером был одним из основателей контркультуры, одним из основателей лирического направления в американской словесности.

Дмитрий Володихин, писатель, историк (Москва)

Я считаю Рея Брэдбери по преимуществу мистиком, притом мистиком-христианином, который очень хорошо видит тьму, постепенно заполняющую общество, лишенное веры. И мало кто понимает, что ранние мистические рассказы Брэдбери, почти неизвестные в СССР, — шедевры глубокого взгляда на сверхъестественное. В качестве примера могу назвать рассказ, напечатанный в СССР под соусом космической темы: «Уснувший в Армагеддоне».

Это ведь совсем не о космосе.

Это о незащищенности современного человека.