Брэдбери

И вдруг без звука все эти миллионы рыб сгинули. Не знаю, может, они плыли сюда на паломничество? Удивительно! Только подумай сам, как им представлялась наша башня: высится над водой на семьдесят футов, сверкает божественным огнем, вещает голосом исполина. Они больше никогда не возвращались, но разве не может быть, что им почудилось, будто они предстали перед каким-нибудь рыбьим божеством? Да-да, в море чего только нет. Хотя мы построили так называемые субмарины, но пройдет еще десять тысяч веков, прежде чем мы ступим на землю подводного царства, придем в затонувший мир и узнаем настоящий страх. Подумать только: там, внизу, все еще 300 000 год до нашей эры! Мы тут трубим во все трубы, отхватываем друг у друга головы, а они живут в холодной пучине, двенадцать миль под водой, во времена столь же древние, как хвост какой-нибудь кометы…»38

Рассказ «Ревун» очень хорош, его можно много раз перечитывать.

«Целый год, Джонни, целый год несчастное чудовище лежит где-то в пучине, за тысячи миль от берега, на глубине двадцати миль, и ждет. Ему, быть может, миллион лет, этому одинокому зверю. Только представь себе: оно ждет миллион лет. Ты смог бы? Может, оно последнее из всего рода. Мне так почему-то кажется. И вот пять лет назад сюда пришли люди и построили этот маяк. Поставили своего Ревуна, и он ревет, ревет над Пучиной, куда, представь себе, ты ушел, чтобы спать и грезить о мире, где были тысячи тебе подобных; теперь же ты одинок, совсем одинок в мире, который не для тебя, в котором нужно прятаться. А голос Ревуна то зовет, то смолкнет, то зовет, то смолкнет, и ты просыпаешься на илистом дне Пучины, и глаза открываются, будто линзы огромного фотоаппарата, и ты поднимаешься медленно-медленно, потому что на твоих плечах груз океана, огромная тяжесть. Но зов Ревуна, слабый и такой знакомый, летит за тысячу миль, пронизывает толщу воды, и топка в твоем брюхе развивает пары, и ты плывешь вверх, плывешь медленно-медленно. Пожираешь косяки трески и мерлана, полчища медуз, и идешь выше, выше — всю осень, месяц за месяцем, весь сентябрь, когда начинаются туманы, и октябрь, когда туманы еще гуще. А Ревун все зовет, и в конце ноября, после того как ты изо дня в день приноравливался к давлению, поднимаясь в час на несколько футов, ты, наконец, у поверхности, и ты жив. Поневоле всплываешь медленно: если подняться сразу, тебя разорвет…»39

26

«У нас была большая любовь», — не раз повторял Рей.

А Мэгги смеялась: «Он тогда только и делал, что давал волю своим рукам».

Вечером они шли в ресторанчик, но иногда обходились просто парой хот-догов.

Денег ни на что не хватало, но Мэгги не жаловалась. Она была само терпение. Она понимала, что Рею надо писать. Она прекрасно понимала, что его успех — это их общий успех, и никогда не сомневалась, что Рею повезет.

Вставали в семь утра. Мэгги уезжала на работу, а Рей садился за пишущую машинку.

Иногда случалось и такое: вернувшись ненароком, Мэгги заставала мужа с мороженым в руках. О, как нехорошо! Двойное преступление: и уклоняется от работы, и подрывает семейный бюджет!

Но таким Мэгги и любила его.

27

«Я хорошо прочувствовал западную жизнь, — писал из Тулузы автору этой книги математик и писатель Сергей Соловьев. — Конечно, никто из писателей, западных и американских, в том числе Брэдбери, не мог не думать постоянно о финансовой стороне дела. Даже я со своей профессорской фиксированной зарплатой все время чувствую неуклонное финансовое давление и сопротивляюсь ему, так как вырос в иной культуре и с другими принципами; но одновременно я ощущаю, как психика моя продавливается, меняется. Беда в том, что на Западе (тем более в Америке) это не просто часть повседневной культуры. Определенное отношение к деньгам тут глубоко вросло в правила игры. Любая самостоятельность всегда напрямую связана с денежными отношениями. Человеку, попавшему в “банковский минус”, конечно, подрезают крылья, хотя поначалу ничего особо катастрофического не происходит. Конечно, Брэдбери в первые годы — только еще начав писать и публиковаться, но еще не став знаменитостью, вынужден был в какой-то степени жить за счет работавшей жены, и это должно было здорово давить на его и без того не очень прочную психику, создавая, так сказать, комплекс некоего “внутреннего долга”. В любом случае нерегулярность литературного заработка у Брэдбери, Фредерика Пола или Л. Рона Хаббарда, неважно у кого, приводила к постоянному обострению финансового вопроса…»

28

Но жизнь продолжалась.

Она теперь была насыщенной, наполненной.