Брейгель, или Мастерская сновидений

Человек на картинах Брейгеля не является песчинкой, потому что он — часть разумно упорядоченного целого, он неразрывно связан с традицией и с природой. Его страдания и смерть в каком-то смысле естественны. В его самосознание входит такая черта, как скромность, ибо он не ощущает себя центром вселенной. Вместе с тем человек Брейгеля обладает свободой выбора и ответственность за свои несчастья в определенной степени несет сам. Выбор между добром и злом, между верой и неверием человек вынужден делать постоянно, на протяжении всей жизни — так же, как были вынуждены делать этот выбор его предки и как делает его сегодня множество других людей. Отсюда — еще одна примета произведений Брейгеля, роднящая их с иконами, но очень редко встречающаяся в современном искусстве: совмещение временных и пространственных пластов. На таких картинах, как «Шествие на Голгофу», «Перепись в Вифлееме», «Избиение младенцев», «Проповедь Иоанна Крестителя», «Обращение Павла», «Рождество», на гравюре «Успение Богоматери» (и многих других) библейские персонажи присутствуют среди современников Брейгеля, ведущих свою повседневную жизнь: библейские сцены разыгрываются на фоне фламандских (или альпийских) городских и сельских пейзажей. Впечатление, которое в результате возникает у зрителя, Роке выразил в названии одной из глав: «Это все (то, что изображено на картине. — Т. Б.) происходит сейчас…» Причем происходит оно совершенно буднично, незаметно: фигура согнувшегося под тяжестью креста Спасителя почти теряется среди множества других, попадающих в поле зрения любого из изображенных на картине людей, и люди эти делают свой нравственный выбор, не догадываясь, что видят перед собой Бога. О картине «Избиение младенцев» Роке пишет: «Однако Питер не просто рисует так, как если бы сам видел происходившее при Ироде. Легко поверить, что он видел и то, чему вскоре предстоит случиться здесь. Эти солдаты Кесаря — не римляне, но испанцы. Этот тощий бледный кавалер, который командует ими… <…> — Брейгель знает, что еще увидит его лицо на здешних заснеженных улицах». И далее, по поводу принципа «совмещения пластов» в целом: «Но, кроме того, образ — это чувственно воспринимаемая форма Евангелия. <…> Хорошо увидеть Его (Христа. — Т. Б.), принявшего образ человека, под нашим грозовым небом, на нашей согретой летним солнцем земле, на пристани Антверпена или Дюнкерка. Тем, кто отвергает зримые образы святых и Христа, кто презирает веру своих братьев, ничего не стоит ударить человека по лицу: они не видят в этом лице подобия лика нашего Спасителя».

В центре панорамы ада в «Безумной Грете» — не Смерть или Дьявол, Владыка Зла, но будничный человеческий порок: гротескная фигура маркитантки в солдатских обносках, с узлом ворованных вещей, и озлобленные деревенские бабы, которые грабят брошенный хозяевами дом. Ад начинается в человеческом сердце. Его источник — эгоистическое сознание (одна из ипостасей индивидуализма) или безумие. По мнению Роке, Брейгель создавал «Безумную Грету», прекрасно зная, «как смеется обнаглевшее и нелепое в своей наглости „я“».