Брекен и Ребекка

Последовало долгое молчание, а затем заговорила У-Pox. Она приподнялась и как будто внезапно выросла, и очертания ее фигуры, одетой в серый мех, на котором пролегло множество морщин и складок, явственно проступили на фоне черной сланцевой плиты, служившей одной из стен в норе. Она говорила иначе, чем раньше, в голосе ее появилась напевность, и слова, что она произносила, исходили как будто не от нее, а от совсем молодой и полной сил самки, которой удалось пробиться сквозь толщу времени и вложить свой рассказ в уста той, в чьем одряхлевшем теле лишь едва-едва теплилась жизнь.

Hen wyf i, ni’th oddiweddaf…

Crai fy mryd rhag gofid haint…

Gorddyar adar; gwlyb naint.

Llewychyd lloer; oer dewaint.

Стара я и не понимаю тебя…

Недуг тяжелый гложет меня…

Птицы кричат, струится река,

Сияет луна, и ночь холодна.

Она говорила на шибодском языке, и Брекену показалось, что в ее устах он звучит ритмичнее и мелодичней, чем речь Брэна и других кротов, обитавших в долине. Келин принялся переводить, а ее голос сопровождал его рассказ словно прекрасный звучный аккомпанемент, без которого Брекен с Босвеллом не смогли бы до конца постигнуть смысл ее истории, пронизанной силой чувства, которое можно выразить лишь с помощью поэзии.

Сначала Брекен не вполне понял, о чем она говорит, но потом догадался, что ее рассказ не связное изложение событий, а скорее, вереница из множества образов и воспоминаний. Он подумал, что такое свободное изложение куда ярче, чем повествования, которые встречаются в хрониках летописцев. Она говорила о Мандрейке и присущей ему жизненной силе, которой были чужды покой и скука, положенные в удел обитателям уютных туннелей и нор.

Мандрейк, душе твоей неукротимой

Полет орла подобен над широким руслом

Реки многоводной. Будь я удачливей,

Ты отыскал бы путь к спасенью,

Но невезение мое определило твой удел.

И сердце мое от тоски иссохлось.

Вот ястреб внезапно к земле устремился —

Среди сланцевых плит пятном темнеет твой мех,

Темнеет среди склонов Шибода, и слышен вой

Гелерта.

Он черен подобно Ллин-дир-Арви.

Я исхудала, недуг меня гложет.

О Мандрейк, я прошу, услышь меня.

Ибо тебе суждено возвратиться,

Восстать из теней, залегших в толщах сланца.

Вновь я услышу шум твоих шагов.

Среди цветов, подобных звездам, ветер пляшет,

Снежинки испещрили листья папоротника.

Нет, ястреб меня уже не увидит,

Но круг замкнется победой моей.

Что это? Голые бока и склоны голые

И ни шерстинки, ни травинки,

Лишь когти ломкие, как одряхлевшая скала.

Листок этот вскоре ветром сорвет, Печален его удел.

Родившийся в этом году — старик,

Возродившийся через год полон сил.

Вот так суждено возродиться тебе,

И я разделю твою судьбу,

Ты снова будешь рядом со мной,

И черный Шибод услышит мой смех.

Но сердце мое источила тоска

За долгие годы разлуки с тобой,

И ветер свалил все деревья, что росли на горе.

О, как я смеялась, как выла метель,

Когда ты попался мне на пути.

Остыли озера, в них нет ни капли тепла,

Вороны поселились в Кастель-и-Гвине,

Там, где однажды прошел и ты, Где царит безмолвие Камня,

Где нерушимой твердыней высится Триффан.

От горя сжимается сердце:

Не довелось мне побывать там с тобою

И никогда уже не доведется.

Другой придет тебе на смену,

И ты тогда ко мне вернешься.

И он предстанет пред Камнями Кастель-и-Гвина,