Бремя

День наливался соком апельсина, созревший плод плеснул в лицо земли сияющую влагу. Янтарный пир — в пылу деревья, птицы, люди. Вкус солнца на губах. Твои глаза, следящие за мною, с пристрастьем, нежностью. И я, босая, в зеленом платье, в парке, пронзенная стрелой летучего мгновенья...

Нет, бедный мой, я ничего не забыла, ни чувств, ни обещаний. Только теперь память возвращает их не замутненными душевной слепотой, по-иному соединяя наше с тобою прошлое и настоящее.

«...Я не уеду, не могу уехать без тебя, — писал Андрей в своем последнем, незаконченном письме. — Прошу, не прощайся со мной и не гони. Столько всего передумал за это время. Что же произошло с нами, с нашими планами? Вспомни, как нам хотелось всю жизнь быть вместе — путешествовать, растить детей, писать книги... Вспомни, как я нес тебя на руках к старой речке, и ты сказала, что видела в рисунке неба крылатое облако — нашу любовь. Не могла та любовь исчезнуть бесследно!

Знаешь, с детства во мне демон боролся с ангелом. И побеждал, до самого того дня, пока ты не появилась. Вспыхнула, как озарение, особенно твои глаза, которые даже до сих пор существуют будто вне твоего тела и даже вне всего окружающего. В ту минуту все лучшее во мне ожило.

Но я не сумел уберечь этого. Почему-то вдруг стало казаться, что в твоем мире мне нет места. Я никогда не мог охватить тебя полностью. Ты ускользала, закрывала от меня что-то важное в себе, и я начал ревновать и раздражаться. Теперь вижу, что в той ревности многое погибло, в ней я и себя потерял, и тебя. Но тогда я этого не понимал, тогда мне хотелось мстить за мнимые измены, чтобы было чем оправдать свои... Теперь ты все знаешь, но простила ли?

Тем летом, когда ты ушла, я жил, как в бреду, не соображал, что делал, пытался забыть, перечеркнуть все, что было между нами, но не смог. Но не новая связь, ни даже родившийся ребенок не помогли. Тоска оказалась сильней. Я искал твое лицо везде, искал твои глаза, без них существовал, как в потемках. Это было мучительно и похоже на наваждение. И наконец я нашел тебя здесь. Нашел не для того, чтобы снова потерять.

Если бы ты знала, как устал без тебя. Единственная моя, ты — мой отдых, мой остров, кажется, ангел снова воспрянул, спасение...».

Строчка оборвалась — странно, что на слове о спасении, за которым последовала катастрофа. Но трагедия не поставила точку, следует за ней продолжение: где, какое — нам не дано знать. И в этом незнании тоже милость Божья.

* * *

Если проехать на север от монастыря милей десять на местном автобусе, обогнуть малолюдный кастскильский поселок с тремя сотнями, не больше, усадеб, маленьким, блестящим, как жемчужина, озерком и каменной церквушкой, пересечь шалфеевое поле (и устоять от шелковой красоты его), войти в высокие ворота, повернуть по тропинке налево, преодолеть еще несколько метров вдоль ограды, то можно найти свежий холм с крестом. Там я сидела долго, до самого вечера и говорила с тобой. «Андрей, Андрей... Так многое осталось невысказанным и непонятым между нами, тысячи слов, тысячи объяснений... Почему же мне кажется, что сейчас мы с тобой близки, как никогда прежде? Конечно, я простила. Прости и ты меня, что не сумела быть хорошей женой, прости за ранний твой уход и за дочь нашу. Что бы ни случилось, буду помнить и молиться. Да, не оставит тебя Бог... за ангела твоего и за наше крылатое облако».

Итак, наступило время полной ясности, когда мне не нужно скрывать свое имя, не нужно прятаться и выдавать себя за другую. Мир узнает меня по следам моих грехов и шрамов, но и по искренности раскаяния тоже. И это сейчас главное. Впервые чувствую себя прощенной, и потому горе не парализует силы и волю — вера вселяет мужество.

Собирая вещи, упаковывая сумки, вдруг замирала я, оглядываясь на комнату с дорогими сердцу Образами и ситцевыми занавесками на узких окошках, подарившую неповторимые дни и ночи, и на матушку Агафию, опору и земную защиту мою, ту, которая удержала и не позволила скатиться в безбожие в трудный миг искушения. А теперь сидит рядом и смотрит влажными от слез глазами и благословляет плавным, крестным знамением — матушка, матушка, несравненно материнство ваше.

Я долго махала ей на прощанье, и она так и осталась стоять в памяти на деревянном крылечке своего чудного тихого домика — сама тихая необыкновенно, маленькая, светлая, ни на миг не разделенная с истиной...

* * *

— Хочешь, заедем в Манхэттен? — предложила Эмма, собравшаяся отвезти меня в аэропорт. — У нас предостаточно времени.

— Конечно. Там есть один парк, с ним много чего связано... Заглянем туда…