Бремя: История Одной Души

В зале ожидания холодно и беспокойно. Несса ждала, пока назовут ее номер, но когда гулкий голос объявил: «Тридцать четвертый! Тридцать четвертый!», не сразу отреагировала, а потом заметалась то в одну, то в другую сторону. Офицер заученным движением указал на кабинку в глубине помещения, похожую на пенал, куда ей полагалось войти. Несса вошла, пенал оказался глухим, гладким и упирался в такое же глухое гладкое пластиковое окно. На узкой полке стоял телефон и рядом квадратный высокий стул. «Двадцать минут», — приказал сопровождающий.

Ванесса продвинулась и заняла место с загоревшимся табло «34». Через несколько минут привели Робин. Тюремная роба на ней болталась, волосы посерели от частой седины. Робин приблизилась к окошку и села, опустив голову.

«Поднимите трубку!» — крикнул офицер, что, наверное, относилось к заключенной, но Ванесса тоже, как по команде, взяла телефон. Внутри у нее все сжалось. Она не могла бы дать определение охватившему ее состоянию — хотелось плакать, хотелось прокрутить, как в записи, пленку жизни назад, к самому началу, к детству — своему, Магдалины и Робин. Они ведь все трое были когда-то маленькими девочками, хотя и на разных концах земли и в разных обстоятельствах. Почему-то показалось, что если бы она знала Робин тогда, то, скорее бы всего, жалела ее, может быть, даже дружила с ней. Вдруг представилось, как они втроем бегут по зеленому полю, взявшись за руки...

— Здравствуй, — сказала она тихо.

Робин не ответила.

— Ты узнаешь меня?

Робин понуро молчала, дышала тяжело, прерывисто, будто несла телегу в гору.

— А Магдалина умерла... — сказала Несса так печально и доверительно, словно речь шла об их общей дорогой подруге.

Робин вздрогнула, почти выронив трубку, и, издав неопределенный звук, сникла еще больше.

— Я хотела узнать, как ты... Поговорить... — продолжала Несса.

Ей необходимо было выразить что-то важное, ради чего она пришла, ради чего могла бы прийти сюда матушка, но слова не шли, не находились. Да может, и не в них дело, а в чем-то другом, во взгляде, например. Ванессе неудержимо захотелось снова увидеть глаза Робин — захотелось опровергнуть впечатление о том, что в них нет ничего человеческого. Почему-то сейчас была уверена, что с тех пор они поменялись, что появилось в них нечто иное, исключительно важное для них обоих.

Но Робин так и не подняла головы, так ничего и не сказала.

Время текло, а они сидели друг против друга молча, каждая — в своей судьбе.

— Я могу приехать завтра опять...

«Минута до конца свидания», — строго уведомил офицер.

Ванесса пристально смотрела сквозь стекло, прижимая плотнее телефонную трубку, выжидая, боясь пропустить слово или движение своей отстраненной собеседницы, и вдруг Робин кивнула, сделав странный знак рукой, будто попыталась потрогать Нессино лицо...

Ванесса улыбнулась, и тоже провела рукой в воздухе — плавно, почти нежно — к кому бы эта нежность ни относилась.

Заключенную увели. Перед железной дверью в глубине коридора Робин оглянулась, но никого не разглядела.

* * *

Еще не угас день, лишь притонились слегка его ослепительные краски. Как на полотнах сюрреалистов, трепетал и вибрировал воздух, остужая в поступающей волнами прохладе разогретое солнечное золото и укутывая его в тонко синеющую пелену. Птицы подустали и замедлялись, замедлялись, готовясь к ночи. Люди возвращались домой с работы, предвкушая отдых, и земля, как обычно, несла их бережно и грациозно.

В самом деле, как сладка свобода! Только на контрасте познается ее истинный дар. Там — железные двери, замки, засовы, темные углы, здесь — небо, оживляющий свет, нестесненное дыхание и возможность выбора... Но и у Робин он есть, выбор, даже теперь, когда в лучшем случае ее ждет пожизненное заключение, а в худшем — тотальное наказание. Ванесса вдруг представила смертную казнь Робин, то, как из одного мрака она уйдет в другой — уйдет, так и не сказав никому ни одного доброго слова. Почему-то сейчас, особенно после сегодняшней встречи, не безразлично ей стало, какой смертью умрет Робин, не безразлично, кто будет с нею в последний день и час.

«Но что я могу сделать? Могу пойти еще раз завтра и посмотреть на нее через стекло. Могу помолиться о ней... Да хватит ли духу молиться об убивице?».

Автобус с острова привез ее в город, когда начало смеркаться, и нужно было спешить добраться в гостиницу до темноты. Так безопаснее. Жаль, что не осталось времени посидеть в любимом сквере, где когда-то они гуляли с Артуром в первые их совместные дни и где однажды встретился бездомный Тимофей, проповедующий христианство своим полуживым от пьянства, наркотиков и отчаяния собратьям в туннелях и коробках, приспособленных для ночлега. Что-то он сказал тогда о своих шрамах? «Маску с кожей отдирал, так приросла...». Теперь и у нее маска спала, и обнажились уродливые рубцы. Странное, странное совпадение. У Тимофея, наверняка, нашлось бы ему объяснение, если б они сейчас встретились.

— Ну, и хорошо, — сказал бы он, — теперь внешность не будет отвлекать, теперь внутрь себя только и смотреть, там есть другое зеркало.