Бремя страстей

Рекс Бьюкенен не плакал с детства, но слезы внезапно затуманили его взор, и он почти не видел, как она сжалась, словно навек отрешась от него.

— Хорошо, Лукреция. Я обещаю,— про­изнес он тихо. Слова его казались пустыми и мертвыми.

Деррик был зачат в их первую брачную ночь. Рекс не касался жены во время ее бере­менности, но позднее он настоял на своих супружеских правах, и она сдалась, лежа под ним холодная, точно камень, не прикасаясь к нему, не целуя, только исполняя свой тяж­кий долг, как ей внушила мать. Он чувство­вал себя последним дураком, раздвигая ее бедра, тщетно пытаясь разжечь ее страсть и видя, как выражение ее лица из холодно-безразличного становится откровенно брезг­ливым, когда он целует ее груди, прикасается языком к ее пупку. Однажды, раскрепощенный алкоголем, он пытался заставить ее кос­нуться рукой своего возбужденного члена, а потом даже взять его в рот.

— Ну же,— настаивал он, погружая паль­цы в ароматные волны ее волос и стараясь убедить ее подарить ему наслаждение.— В этом нет ничего дурного.

— Я в жизни не видела ничего более от­вратительного…

— Я же твой муж!

— Да, но я не хочу быть твоей девкой. Найди себе кого-нибудь другого.

— Можно подумать, что ты не возража­ешь.

— Я не возражаю? — Она на мгновение откинулась на подушки, словно готовая вы­полнить его просьбу. Но вместо ласки она неожиданно плюнула в его сторону, полнос­тью выразив свое презрение.— Я беременна, ты, извращенец!

Пораженный и смущенный, он все-таки ис­пытал чувство радости, заставившее его за­быть гнев. Слезы заблестели у него на глазах.

— Хорошо, Лукреция,— сказал он,— очень хорошо.

— Я хочу сделать аборт!

— Что? Нет, не смей и думать об этом.

— Я именно об этом и думаю, Рекс. Я не хочу второго ребенка. У тебя есть сын. Тебе не нужен второй.

— Но это же непростительный грех…

Только это и остановило ее. У нее в глазах появилось страдальческое выражение, и она вскочила с постели. Лукреция тоже была вос­питана в лоне католической церкви, свято ве­рила в ее учение и знала, что погубить жизнь, Даже совсем хрупкую, которая не сможет су­ществовать сама по себе, было смертным грехом.

— Хорошо,— сказала она, схватив лежащий на краю кровати халат и быстро накиды­вая его на себя,— но это будет последний!

— Крошка, послушай меня…

— Не надо,— отрезала она. Спина ее была прямой и непреклонной, когда она завязывала пояс вокруг своей прекрасной, стройной та­лии.— Этот ребенок родится, но других боль­ше не будет!

— Я не могу обещать…

Она резко обернулась, глядя на него с ярос­тью.

— Безусловно, можешь. Ты перейдешь в другую комнату и оставишь меня в покое. Навсегда!

Он чувствовал себя так, будто его ударили ногой в пах.

— Это противоестественно. Ты моя жена.

— Для меня вполне естественно!

— Лукреция, прошу тебя…

— Я уже говорила с доктором Уильямсом, поэтому теперь решать тебе. Если ты хочешь этого ребенка, прекрасно, но тогда обещай ос­тавить меня в покое. Если нет, я сделаю то, что намеревалась.

— Как ты можешь! — Теперь уже в нем шевельнулась неприязнь к ней.

— Этот ребенок нужен тебе, Рекс! — Она дернула плечом.

Его вера боролась с желанием, и в конце концов вера победила. Он переселился в дру­гую комнату, в дальнем конце коридора. Лук­реция заказала новый замок на дверь спальни и, верная своему слову, родила Энджелу ровно семь месяцев спустя. С того дня как в мир явился этот ребенок, Рекс ни разу не постучал в дверь спальни своей жены.

Он нашел утешение у других женщин, как это бывало до встречи с нею, проклинал соб­ственную слабость и делал большие пожерт­вования церкви, надеясь, что эти взносы и фи­лантропия снимут с него часть вины. И чем больше фондов он возглавлял, чем больше занимался благотворительностью, тем больше от него требовали.

Всю свою супружескую жизнь он был не­верным мужем. Хотел бы быть верным, но он был здоровым, полноценным мужчиной и ему нужен был секс. Которого его лишила жена. И который ему давали любовницы. Особенно одна из них. Связь с ней длилась почти двад­цать лет. И он посещал ее до сих пор.

Теперь, еще раз взглянув на портрет Лук­реции, Рекс моргнул и отвел глаза. Господи, как ему не хватает ее! Она была единственной женщиной, не склонившейся перед ним, един­ственной, которая бросила ему вызов, единст­венной, которая отказала ему. И Энджи похо­жа на нее. Это проклятие, это бремя страстей он был осужден нести до конца своей жизни.

— Бриг не упускал Реммингтона,— сказа­ла Кэссиди, встретив отца в коридоре у лест­ницы. Рекс нес в одной руке чемодан, а снятый пиджак был перекинут через другую руку.

— Если он не упустил лошадь, тогда кто же? Ты? — Он скептически поднял бровь.