Бремя власти

— Бланка… — наконец произнёс он, пожевав губами, — я зашёл не просто так. Его высочество Оуэн Эмли желает видеть тебя. Тебя и ребёнка.

— Зачем?

— Он умирает. Он пребывал в беспамятстве с того дня, когда вернулся король, и только сейчас очнулся. Он очень плох. Хрипит и время от времени бредит. Не знаю, сколько ещё проживёт. И он хочет увидеть своего правнука.

Бланка задумалась.

— Ну что же… Он всегда хорошо ко мне относился. Помоги мне одеться.

— Твои горничные…

— Нет. Не хочу никого видеть.

Закутав ребенка в покрывало, Бланка, слегка пошатываясь, пошла, поддерживаемая под руку Томасом. Она ещё не совсем оправилась после родов. Или, скорее, после того, как получила известие о взятии Драмланрига. Бланка тогда упала в обморок, рухнув на пол в своей опочивальне, и очнулась только от дикой боли. Она теряла сознание, и её поливали водой. Последнее, что запомнила — доброе лицо старичка Гленкиддина, удовлетворённо качавшего головой. А потом бесконечные слёзы и рыдания при мысли о нём, и ещё — когда заметила маленькое пятнышко на плече у своего сына. Рыдания, которые все окружающие приняли за слёзы радости и облегчения от того, что всё закончилось.

Оуэн Эмли лежал в своих покоях на необъятной по размерам постели. Ставни закрыты, и комната освещалась десятком свечей в огромном серебряном канделябре, стоявшем у изголовья кровати.

Бланка прикрыла рот рукой. В спальне висел тяжёлый дух старости. Старости и болезни. Она вздрогнула: вид герцога был ужасен. Сочащиеся кроваво-жёлтой сукровицей язвы на лице старика сделали его неузнаваемым, и только горящие глаза принадлежали тому человеку, которого она знала.

— Покажи мне его, — хрипло прошептал Оуэн Эмли.

Ни слова не говоря, Бланка поднесла к нему своего сына.

— Ближе, — просипел герцог и, внезапно выпростав из-под одеяла руку, похожую на птичью лапу, потянул за покрывало, в которое был завёрнут ребёнок.

Покрывало сползло вниз, слегка обнажив тело младенца. Тот немедленно зашёлся в плаче. Глаза старика расширились; его сверлящий взгляд устремился на маленькое родимое пятно, едва различимое на нежно-розовой коже.

Бланка, крепко прижав дитя к груди, смотрела на герцога, как затравленный зверёк. О боги… он знает.

— Беркли… — прошипел Оуэн Эмли. Рука его упала на постель, а сам он без сил откинулся назад. — Хех… всё-таки они перехитрили меня… ты обманула меня…

Его вдруг начало трясти.

— Лекаря… — захрипел герцог, дрожа крупной дрожью. Глаза его закатились, а руки беспорядочно шарили над головой, пытаясь нащупать витой золотой шнур, прикреплённый к колокольчику в изголовье кровати. — Лекаря…

Бланка сделала шаг назад, наблюдая за агонией.

* * *

После недели всеобщей радости и веселья тёмный ветерок принёс в столицу страшные слухи.

В месяц Каплень года четыреста восемьдесят седьмого в королевство Корнваллис пришла Смерть.

Каплень — пока не весна, но лишь предвесенье, когда ещё дуют холодные ветры, а по ночам лёгкий морозец сковывает слякотную землю. Облака плывут быстро и высоко, а вилланы, поглядывая на пока серое небо, потирают руки и готовятся к скорым полевым работам. Начинает плодиться домашняя скотина и нестись куры, а в крестьянских хозяйствах слышится беспрерывный перестук молотков и скрежет пил. «На припёках Капленя ладь соху да борону» — покачивая головами, говорят старики, и с удовольствием нежатся на завалинках в еле тёплых лучах солнца. Это месяц-дроворуб, добавляют другие, ибо не будет потом на это времени, а осенние дрова до зимы и подсохнуть-то не успеют.

Но только не в этот год.

В эту весну по разбитым в грязь дорогам на север потянулись многочисленные телеги, заполненные наспех собранным скарбом, женщинами и плачущими детьми. Мужья и отцы хмуро шли рядом, то и дело подталкивая застревавшие в колдобинах деревянные колёса и с опаской поглядывая на небесное светило. Быстрее, быстрее, перешёптывались они, а к исходу дня их шаг, несмотря на неимоверную усталость, делался всё торопливей и торопливей, а крики, которыми они подгоняли животных, всё громче и отчаяннее. Ибо темнота несла с собой смерть.

Колонны латников, распихивая крестьян древками копий, тоже шли на север. Шли молча и угрюмо, и только время от времени сторонились, пропуская конные отряды под баронскими штандартами, которые, брызгая грязью во все стороны, стремительно неслись по дорогам, сметая людей и повозки. Неслись тоже на север, ибо на юге не осталось ничего, кроме смерти. Смерти, которая пожирала всех без разбора: вооружённых и безоружных, крепостных и их господ, женщин и мужчин.

Тени вышли из-за Стены. Волнами, холодным клубящимся туманом они расползались во все стороны, выпивая живое, плодясь и размножаясь с каждой съеденной жертвой. И ведёт их женщина, рассказывали друг другу люди, вздрагивая. Прекрасная девушка, светлая, как ангел, и с сердцем, полным нечеловеческой злобы. И нет никому от неё спасения.