Бремя

Атлас молчал. Геракл взрезал мех с вином и бросил ему. Пока они пили, он разглядывал лицо гиганта. Геракл был хвастун и ублюдок, но это был единственный человек во всем мире, который мог освободить Атласа от его ноши. И они оба это знали.

– Там Ладон. Он лежит, обвившись вокруг яблоневого дерева, – сказал Атлас. – Я боюсь его.

– Чего, этой жалкой змеючки? Этого стоголового троглодита? На каждом языке – вопрос, а вместо ответа – только ветер в поле. Ладон – не чудовище, а просто достопримечательность для туристов.

– Я боюсь его, – повторил Атлас.

– Вот что я тебе скажу, – сказал Геракл. – Мне встречались вещи и похуже, чем Ладон. Например, Гидра, она действительно была из этих, великих червей. Отрубаешь одну голову, и тут же, пожалуйста, на ее месте уже торчит другая и пялится на тебя. Это как с женитьбой, честное слово. А после этого мне пришлось спуститься в ад и притащить оттуда эту тупую псину, как его там бишь, Цербера. Этого, с тремя головами и полным комплектом зубов. Неудивительно, что мертвые не получают писем – кто их будет доставлять, когда у дверей торчит этакая образина? Я скрутил его, как до того скрутил Критского быка. Просто нужно посмотреть им в глаза, Атлас, и показать, кто тут босс.

– У Ладона две сотни глаз, – сказал Атлас.

– Да хоть два миллиона, об этом не беспокойся, я же Геракл. Я пойду и прикончу его, а на обратном пути принесу нам чего-нибудь пожрать.

Вот он идет, Герой Мира, такой же могучий, как его палица из ствола маслины. Бог или насмешка? В его двойственности – и мощь, и падение. Он и бог, и насмешка. Или одно, или другое принесет ему гибель. Но что именно?