Бремя

Личный Марс

Атлас смотрел на Марс.

На Марсе нет жизни. На нем есть что-то вроде атмосферы, тонкой и изменчивой, а на поверхности свирепствуют пыльные бури и ураганы.

На Марсе нет почвы, он покрыт породой, которая называется реголит , – мертвым скальным мусором, булыжниками и гравием. Они образуют холмы и долины – знаки того, что когда-то, зоны назад, здесь текла вода.

Теперь воды нет. По крайней мере, на поверхности. Под нею – слой вечной мерзлоты в милю глубиной. Еще ниже располагаются водоносные горизонты с соленой водой, чья температура замерзания – минус двадцать по Цельсию.

Иногда после полудня на Марсе погода солнечная, как в Австралии. Ночью углекислый газ выпадает на дне долин туманом из сухого льда.

Что нужно, чтобы растопить лед и освободить воду?

Что нужно, чтобы вырастить одно-единственное растение?

Атлас, великий садовник, иногда мечтал, как он пробьет глубокие колодцы во тьму и холод бессознательного и возродит жизнь на покинутой солнцем планете. Как сметет все реголиты и засыплет все плодородным черноземом. Почва – это живая кожа планеты. Он будет лежать в грязи и видеть сны. А сны его были все те же: границы … желание…

В бесконечной вселенной воображения его не ждало наказание за жажду невозможного. Зачем боги так настаивают на рамках и ограничениях, когда и дураку понятно, что все это не более чем запреты и правила, придуманные, чтобы держать людей в повиновении? Именно так они всегда и карали бунт – лишая даже той малой толики свободы, которая у вас еще оставалась, заключая дух в тюрьму.

Он думал о Востоке и о джиннах, заключенных в кувшины. То, что представляет опасность, лучше держать взаперти. Он был опасен, и потому его тело держали в оковах, чтобы дух не мог освободиться.

В этом они, правда, крупно ошиблись. Его разум всегда презирал границы. Им удалось поймать тело, но не мысль.

У него был сад, и вот теперь его основным занятием было создавать в воображении другой сад, сложный и невероятный, взращенный из ничего и обретший жизнь. Он обнес его стеной, как некогда и сад Гесперид, потому что всегда лучше всего чувствовал себя под защитой этих, им самим возведенных, стен.

Правда и неправда.

Его стена и дверь в стене, всегда полуоткрытая, когда хозяин был внутри. Запертая, только когда он уходил. Он ревниво оберегал свои границы от вторжений извне – это и было главной причиной того, что он пошел воевать с богами, хотя они бы возразили, что он, в свою очередь, вторгся в то, что принадлежало им. Демаркационные линии, пропускные пункты, пограничные патрули. И все это – во имя свободы. Моя свобода подразумевает ограничения для вас.

Атлас не был дураком, и к тому же в его распоряжении было все время мира, поэтому он знал, что кое-что в ходе его рассуждений было явно пропущено. Он понял это в тот день, когда пошел за яблоками и повстречался с Герой. Он чувствовал, что с того дня в его душе пустило корни нечто новое.

Границы. Желание.

Он ворочал слова, будто камни. Они и были камнями, сухими и унылыми, как марсианский реголит. На них ничего не росло. Именно эти слова ему предстояло раздробить в песок и превратить в добрую почву. А потом поливать, и спать вполглаза, и терпеливо ждать, когда из ничего проклюнется жизнь.

Его маленький личный Марс. Его теперешний дом. Дом без сада.

Герой мира

Геракл опять думал об Атласе…

Где-то там, в вышине, одинокий Атлас не может расстаться со своим Космосом, как мальчишка со своим мячиком.

Геракл больше не бывал у Атласа; странная смесь стыда и страха удерживала его. Он сжульничал, чтобы победить, он это прекрасно знал, но зачем винить себя? Есть Гера, есть боги, которые взвалили на него кучу невыполнимых заданий, с которыми не справился бы ни один другой мужчина.