Брестский квартет

Так бы и стоял он, скрючившись, на подоконнике — маленький, похожий на подростка морячок, — не в силах уже ни спрятаться, ни прыгнуть вниз, как внезапно его блуждающий над схваткой взгляд натолкнулся на одного из пограничников. Последний яростно изгибался и сучил ногами в испачканных известкой сапогах под огромным немцем, душившим его своим автоматом. Фуражка с зеленым верхом откатилась в сторону, и Костя увидел покрасневший от напряжения лоб, ежик смоляных волос и побелевшие в костяшках тонкие пальцы рук, мертвой хваткой вцепившиеся в автомат врага… «Сейчас его задушат!» — каким-то непонятным звериным чутьем, что всегда проявляется у человека в критической ситуации, вдруг понял Костя и сразу же позабыл о всех своих страхах. С отчаянным криком «полундра!», не видя более ничего, кроме каски со свастикой и туго обтянутой серой тканью спины с темным клином пота промеж лопаток, морячок сиганул вниз. Он приземлился, куда и целил — прямо на автоматчика — и, не дав тому опомниться, с размаху обрушил на его голову чугунный канделябр.

В этот самый момент немцы не выдержали, захлебнулись русской яростью и побежали прочь, бросая оружие и что-то громко и отчаянно крича…

11

Из глаз Маши текли слезы, но она не чувствовала их. На душе было пусто, словно вырвали, выскребли из нее все светлое и оставили лишь тоску и боль.

Маша без сил опустилась на крыльцо и, кутаясь в пуховый платок, который в момент обыска только и успела набросить на плечи поверх ночной рубашки, некоторое время неотрывно смотрела на темнеющий за селом лес. Где-то там, в его наполненных мраком глубинах, бежала к Бресту дорога. По ней сейчас все дальше и дальше увозили Сергея угрюмые люди в фуражках с красными околышами.

Вой Каррубо вывел Машу из оцепенения.

— Ну что ты воешь? Сейчас всех соседей перебудишь! — сказала она ему с укоризной, хотя знала наверняка: соседи не спят и назавтра даже глухой пастух Сашка будет знать об аресте мужа.

В дом возвращаться не хотелось: там все сейчас казалось ей оскверненным чужими руками. Маша спустила с цепи пса и снова вернулась на крыльцо. Благодарный Каррубо, виляя тощим хвостом, затрусил следом. Лизнув руку хозяйке, он тяжело плюхнулся около ее ног и со вздохом опустил на лапы свою большую остроухую голову.

— Каррубушка, хороший ты мой! Одни мы с тобой остались. — Маша грустно улыбнулась и потрепала пса по холке. — Совсем одни…

Голос ее осекся, на глаза снова навернулись слезы. Прислонившись спиной к перильцам, она смотрела на лес, на небо, пока незаметно для себя не впала даже не в сон, а в какое-то полузабытье.

Далекий звук грома, так в начале показалось Маше, внезапно докатившийся с запада и пронесшийся над селом, разбудил ее. Каррубо приподнял сонную голову и грозно зарокотал в ответ, готовый вот-вот разразиться звонким лаем. В соседних дворах тоже заволновались, забрехали собаки. И было от чего: весь горизонт, там, где находился город, был охвачен всполохами. «Господи, что это?.. Неужели пожар в Бресте? Там же Сережа!..» Чувство тревоги, притупившееся дремой, снова охватило Машу.

Село стало быстро просыпаться. Люди приникали к окнам, выскакивали на улицу и, вслушиваясь в далекий грохот, задавались одним и тем же вопросом: что случилось в городе? Пока, подобно разносимому ветром пожару, не понеслось от дома к дому слово «война».

Кажется, его первым произнес сельский гармонист Абраменя, за что, несмотря на свой двадцатилетний возраст и внушительные размеры, получил подзатыльник от матери (мать и сын были соседями Крутицыных).

— Я тебе покажу «война», непутевый! Ишь чего выдумал-то! — громко закричала было пожилая женщина и тут же осеклась, закрыв ладонью рот.

Из-за леса вдогонку тяжкому однотонному гулу вдруг выскользнули черные рокочущие тени, похожие на больших распластавших крылья птиц. На какое-то. время они закрыли собой все небо…

— На Минск летят, — заметил Абраменя.

Елыгин, на ходу надевая через голову гимнастерку и прихрамывая на больную, покалеченную в Гражданскую войну ногу, уже торопился к правлению: звонить в райком. За парторгом весело галдящей стайкой бежали мальчишки, которым, как известно, только дай повод — лишь бы не спать. Для них война была лишь будоражащим воображение словом да геройским киноэкранным Чапаем, шинкующим беляков, как капусту.

Поскольку единственным источником новостей в этот час мог быть только Елыгин, люди, не сговариваясь, двинулись к правлению.

Парторг уже сидел понурившись на крыльце и курил самокрутку. Рядом с ним с потерянным видом стоял директор племхоза Петрищев. Увидев людей, Елыгин тут же встал, оправил гимнастерку и, дождавшись, когда на площади перед правлением соберутся почти все, заговорил как мог громко: