Брестский квартет

— А вам без мужицкого плеча, сами понимаете, придется тяжело. Да вот и дите теперь у вас… А мне бабы… то есть хозяйки в доме, ой как не хватает, — он резанул себя рукой по горлу. — Марья Борисовна, со мной вы не пропадете. В общем, говорить я много не умею, да и не люблю. Вот…

Гончар достал из кармана банку немецкой тушенки и с грохотом поставил на стол.

— Вот что, Григорий Ильич, спасибо за честь, — Маша грустно улыбнулась. — Но предложения вашего принять не могу, поскольку муж у меня, как вы знаете, уже есть. И предавать его я не собираюсь, жив он или нет… Не ваша то забота, да и неважно сейчас это. А с Таей мы как-нибудь вдвоем проживем. Живут же люди. И баночку свою заберите.

Такого ответа Гончар, видимо, не ожидал. Он даже опешил, в растерянности открыв рот, пока наконец не выдохнул раздраженно:

— Ну, как знаете, Марья Борисовна, как знаете!

Глянул мрачно, сгреб со стола тушенку и вышел прочь, громко хлопнув входной дверью…

Дребезжит под осторожными ударами чьей-то настойчивой руки стекло. Маша быстро вскакивает с постели, накинув шаль, приникает к окну. За ним маячит чье-то заросшее многодневной щетиной лицо. Женщина узнает председателя племхоза Петрищева.

— Марья Борисовна, откройте, я по срочному делу к вам!

Сердце то тревожно замирает, то колотится, как бешеное. Маша отодвигает засов, и в сени быстро проскальзывает председатель племхоза, за ним еще один — незнакомый, в форме офицера Красной армии — правда, без знаков различия. Глаза у обоих настороженные. У офицера — так и вовсе колючие. В руке пистолет.

— Есть кто посторонний? — быстро спрашивает Петрищев и, получив отрицательный ответ, кратко представляет незнакомца: — Семенов Илья Михайлович — пограничник. Марья Борисовна, ради бога, простите, если напугали. Но мы к вам по делу. Мои орлы тут на днях расстреляли штабную машину, документы захватили, а перевести не можем. Вы бы посмотрели, что к чему, как специалист, так сказать… Только, если можно побыстрей. Часа за два бы управиться. А то до рассвета не успеем в отряд вернуться.

— Кузьма Кузьмич, да как же вы не боитесь-то?! Немцы в селе, а вы?..

— Да самому пока сподручней. Да и чтобы вас не напугать.

— Голодные, небось?

— Есть маленько… — улыбнулся Кузьма Кузьмич, и Маша увидела, как непроизвольно дернулся кадык на его худой, густо заросшей рыжим волосом шее.

Она быстро собрала на стол: пяток вареных яиц, холодная курятина, несколько ломтей хлеба. Ночные визитеры мигом набросились на еду, а Маша тем временем уткнулась в принесенные документы.

— И вообще, просьба к вам большая, — начал было с набитым ртом Петрищев, потом смущенно замолчал и, быстро прожевав, продолжил: — Если вдруг немцы какую-нибудь работу у себя в комендатуре предложат, то вы не отказывайтесь. Нам свой человек у немцев, ой как нужен.

Маша сразу же вспомнились слова Гончара. «Как сговорились», — подумала она тоскливо, а в слух проговорила с усмешкой:

— А с чего это вы решили, что я — «свой человек»?

— Ну, как же… — растерялся Петрищев и чуть было не подавился курицей. — Как же не свой… А кто ж тогда свой?

Офицер-пограничник тут же перестал есть и теперь мрачно поглядывал то на Машу, то на Петрищева. В замерзшей руке его было зажато полуобъеденное куриное бедро. Маша грустно усмехнулась:

— Да не пугайтесь вы так — доносить не буду. Ни я, ни мой муж никогда предателями не были!.. И с переводом вам тоже, так и быть, помогу. А добровольно идти работать на немцев, вы меня уж, пожалуйста, увольте!

Она снова уткнулась в документы. Не хотела Маша вмешиваться во все это, очень не хотела, хорошо понимая, чем это может грозить. Тем более что теперь с ней была Тая. Да и большевиков бывшая дворянка Мария Головина особенно никогда не жаловала. За что ей было их жаловать: за поломанную жизнь, за потерянную семью, за чуть было не арестованного мужа. Больше всего ей хотелось просто пережить это окаянное время, дождаться Сергея…

— Никто вас, Марья Борисовна не принуждает. Что вы! Это так, пожелание одно…

Но Маша уже не слушала. Среди захваченных партизанами бумаг оказалась оперативная сводка за последние дни. Судя по ней, немцы уже были уже в районе Могилева. В сводке, в числе прочего, сообщалось о тысячах и тысячах убитых и захваченных в плен советских солдат. Буквы и цифры запрыгали у Маши перед глазами. «Сереженька, милый, неужели и ты разделил участь этих несчастных? О, как жестока безвестность! Она ужасней самой страшной правды…» — думала Маша, не замечая, что по щекам ее текут слезы.

— Неужели так все плохо?

Хриплый голос пограничника вернул ее к действительности. Маша отерла слезы и быстро зачитала сводку. Когда подняла глаза, увидела, как помрачнели лица ее визитеров, как заметно сутулился Петрищев.

— Ничего, еще не вечер! — зло сказал вдруг пограничник. Несколько мгновений он смотрел прямо перед собой, словно что-то вспоминая, потом снова посмотрел на Машу. Глаза его уже не казались ей такими колючими. — Марья Борисовна, а что там в других документах?..

11