Брестский мир: Ловушка Ленина для кайзеровской Германии

«Большевики представляли собою страшную угрозу для Австрии и Германии… — признавал Ллойд-Джордж. — Наши сведения о внутреннем положении в Австрии позволяли нам надеяться, что распространение большевизма серьёзно угрожает двуединой монархии»[232]. Британский посол в Петрограде Бьюкенен считал, что эсеры — партия, возглавлявшая Временное правительство и завоевавшая большинство в Учредительном собрании, — «представляли для немцев меньшую угрозу, чем большевики. Эсеры были партией бесхребетной и хотели, может быть, ещё больше, чем большевики, сепаратного мира с Германией»[233].

Надежда на то, что мирные переговоры в Брест-Литовске сорвутся и большевики в итоге возобновят войну, пусть и под революционными лозунгами, заставляла страны Антанты сохранять контакты с Советской Россией. Об официальном признании советского правительства речь, правда, не шла. Однако все посольства в Петрограде функционировали. Действовали и военные миссии союзников в России. Великобритания, продолжая признавать посла Временного правительства В.Д. Набокова полномочным представителем России, установила неофициальный контакт с прибывшим в Лондон эмиссаром Советской России М.М. Литвиновым. Западные державы искали среди лидеров большевиков таких, кто склонялся к идее ведения революционной войны со странами Четверного союза.

Но продолжать войну с Германией или нет — мирная передышка была в этот момент необходима России. Она была нужна в первую очередь для двух вещей: 1) восстановления территориально-государственного единства России; 2) реорганизации вооружённых сил. Обе эти задачи начали осуществляться зимой 1917/18 г., но развязка Брест-Литовского процесса наступила раньше, чем они обе могли быть удовлетворительно решены.

В большевистском руководстве в это время обозначился серьёзный раскол по вопросу о сепаратном и аннексионистском мире. Исходя из тех принципов, которые мы охарактеризовали в начале главы, значительная часть большевиков во главе с Николаем Бухариным (их стали называть «левыми коммунистами») высказалась за ведение «революционной войны с германским империализмом». Некую промежуточную позицию занимал Троцкий, ратуя за то, чтобы подтолкнуть революцию в Германии таким шагом: Советская Россия в ответ на германские требования заявляет, что мира на таких условиях не подпишет, но войну не ведёт и армию распускает.

Ленин выступал за принятие германских условий. Свою позицию он защищал 8 (21) января на расширенном совещании Центрального и Петербургского комитетов большевистской партии и ещё раз 11 (24) января на более узком заседании одного лишь ЦК. В вопросе о мире Ленин призвал соратников исходить из того, «как вернее и надёжнее можно обеспечить социалистической революции возможность укрепиться или хотя бы продержаться в одной стране до тех пор, пока присоединятся другие страны». То есть речь шла не о немедленной мировой революции, а об укреплении России в качестве плацдарма этой революции. По сути, уже в этой формулировке содержались истоки будущей стратегии «построения социализма в одной стране».

Настаивая на немедленном подписании сепаратного и аннексионистского мира, Ленин справедливо подчёркивал: «Нет сомнения, что наша армия в данный момент и в ближайшие недели (а вероятно, и в ближайшие месяцы) абсолютно не в состоянии успешно отразить немецкое наступление… Нет также никакого сомнения, что крестьянское большинство нашей армии в данный момент безусловно высказалось бы за аннексионистский мир, а не за немедленную революционную войну… При полной демократизации армии вести войну против воли большинства солдат было бы авантюрой, а на создание действительно прочной и идейно-крепкой социалистической рабоче-крестьянской армии нужны, по меньшей мере, месяцы и месяцы»[234].